– Это очень интересно. Не знаю, слышали ли вы уже: на той стороне на Канта наложен запрет. Ужасно, не правда ли? Может, у вас есть случайно копия его рукописи?

– Нет, к сожалению.

– Но что касается содержания… Вы, конечно же, знаете, о чем там идет речь? Не могли бы мы с вами побеседовать об этом?

Так вот откуда дул ветер! Когда какой-нибудь коммунист выступает с чтением в левом клубе – это неинтересно. Но теперь… может, это политический дисси?… Вот это литературная тема.

– Н-да… – Я продемонстрировал удивление. – Не могу понять… У вас же была возможность послушать все самому, даже записать… Но вы ведь не пришли. На ваш стул мы посадили какого-то молодого рабочего…

Вот так и становятся жертвами собственного антикоммунизма. Я, честно говоря, наслаждался неприятной ситуацией, в которой он очутился, и дал ему это почувствовать.

– Ах, знаете ли, господин Киттнер, такой плотный график… столько много всего наваливается… и секретарши могут забыть положить на стол… Верите или нет: когда ваше письмо попало ко мне, было уже поздно… Да если бы знать… А вы что, действительно не можете мне… Я имею в виду какие-нибудь два-три момента…

– Да, помнится, он отпускал шуточки по поводу графини Дёнхофф [12].

Молчание. Графиня – это «кабинеты власти» в еженедельнике «Цайт». Она там задает тон.

– А еще, господин Киттнер? Какие еще темы?

– Ах, знаете ли, столько уже прошло времени с тех пор! Не знаю, что я еще…

– А у вас магнитофона не было? Да, магнитофона. – У него вновь затеплилась надежда. – Вы же наверняка записывали на магнитофон такое важное литературное событие?

Записывали. Но не для него.

– Н-да, хорошая идея, но жаль, что поздно. – Я притворялся, будто размышляю вслух. – Видите ли, я как неспециалист… Вот если бы вы тогда пришли, то наверняка подсказали бы мне. Но вас не было, к сожалению.

Теперь я уже не скрывал иронии.

– Откуда же мне было знать, что это литературное событие такого ранга… Если его игнорирует «Цайт»…

На этом наш разговор закончился. Он все понял. И, надеюсь, извлек урок.

В течение дня звонили и другие журналисты, воспылавшие вдруг интересом к Герману Канту и его книге «Импрессум». Один приглашал меня на беседу в Гамбург (расходы, разумеется, за его счет), другой соблазнял солидным «гонораром за информацию». Каждый из них выражал свое глубокое сожаление, что из-за каких-то не терпящих отлагательства дел не сумел попасть на чтения, но сейчас был преисполнен желания незамедлительно сделать все возможное, чтобы помочь писателю. Все эти беседы протекали примерно в том же духе, что и вышеописанная.

Удивительным образом большинство внезапно объявившихся литературных друзей Канта не считали возможным последовать моему совету и позвонить автору лично – у него ведь был телефон. Они подозревали, вероятно, что тот пошлет непрошеных советчиков куда подальше. Опасение оказалось справедливым.

– Разумеется, речь идет о нелепом недоразумении, – так Кант объяснил мне вскоре свою позицию. – Дело должно быть сейчас урегулировано. Но в своем кругу. Я не позволю таким, как графиня Дёнхофф, Делать из меня мученика и использовать во вред социализму.

Роман «Импрессум» вскоре был издан сперва в ГДР, а затем уже и на Западе. Он стал бестселлером там, и там. А мы были горды тем, что смогли вписать анналы клуба столь важное литературное событие – пусть даже и без поддержки западногерманской прессы. Но с тех пор у меня возникли известные трения с некоторыми редакторами литературных отделов. Существуют они и по сей день.

Дабы не оказаться в роли неких частных предпринимателей, стоящих во главе движения за единство действий ганноверской внепарламентской оппозиции, мы с самого начала решили ограничить свою деятельность в «Клубе Вольтера» организационными и хозяйственными рамками. Мы хотели лишь создать технически оптимальные условия для его функционирования. Наполнять работу политическим содержанием должны были сами группы. Поэтому еще до открытия клуба мы выдвигали идею основать союз под тем же названием, который должен был бы взять на себя политические функции, а также выступать в роли высшей инстанции при принятии всех основных решений, касающихся деятельности клуба. Так и случилось: союз насчитывал уже 250 человек – известных и рядовых членов различных профсоюзов, ученых, политиков, рабочих, учащихся и студентов, представлявших весь политический спектр левых сил. На собрании учредителей, согласно закону о деятельности союзов, было выбрано правление из семи человек с соблюдением норм представительства: каждая более или менее влиятельная группировка получила место и право голоса. После этого можно было действовать.

Но вскоре в рядах тогдашней внепарламентской оппозиции начался раскол, стали возникать непредвиденные трудности, главной из которых была ее неспособность поступиться идеологическими разногласиями, порой минимальными, ради совместных действий. Ежемесячные ассамблеи вылились в беспорядочные дебаты по пустякам. Враждующие стороны с удовольствием занимались обоюдным кровопусканием. Почти на каждой ассамблее избиралось новое правление – волею случая проходили те, кто на данный момент имел большинство сторонников в зале. Каждое правление гнуло свою линию. Оно составляло рабочие планы, принимало программу политической учебы, объявляло темы докладов, иногда на год вперед, и все это так и оставалось на бумаге. Эффективная политическая работа проводилась внутри самих групп – одиночных или объединявшихся во временные коалиции. Правление союза было скорее тормозом, хотя бы потому, что резервировало помещение под мероприятия, которые никогда не проводились.

Одна из действовавших в рамках клуба рабочих групп крайне редко устраивала свои заседания. Зато они проводились при соблюдении строгой конспирации – в отличие от всех остальных организаций, действовавших открыто. Правда, заседал «Рабочий кружок полицейских-демократов» в конференц-зале всего несколько раз.

Их было трое или четверо, молодых полицейских, родственных между собой по духу: будучи свидетелями жестоких действий полиции, они всей душой были на стороне внепарламентской оппозиции. Постепенно их число возросло до 11. Среди них несколько человек были пожилого возраста. Они помогали нам, своевременно оповещая о планах полиции и ее стратегии, но прежде всего вели агитацию среди товарищей, пытались смягчить их агрессивные настроения против левых, искусно подогреваемые полицейским руководством. Их повседневная, настойчивая работа, заслуживавшая всяческого восхищения, помогала ослаблять воздействие распространяемых в их среде антикоммунистических стереотипов.