Вместо этого он запротоколировал другой пассаж из моей речи: «Мы подчиняемся решению административного суда, потому что хотим избежать насилия… (В этом месте протоколировавший кое-что выпускает и ставит многоточие, вероятно, потому, что это «кое- что» было однозначным призывом к отказу от насилия.) Тем более что нам известно: здесь, на площади, находится несколько десятков агентов политической полиции. Я не хочу сказать, будто нам стоит их бояться, но из опыта мы знаем, что таких людей засылают в качестве агентов-провокаторов, что они пытаются подстрекать к насильственным действиям…»

Полицейское руководство (очевидно, хорошенько все взвесив) не подало на меня в суд за эти тяжкие обвинения. Ведь не только у меня был опыт в таких делах. Некоторое время спустя в Гёттингене были опознаны два молодых парня, активно участвовавших в работе движения за охрану окружающей среды и постоянно призывавших к насильственным действиям. Их настоящий род занятий стал известен благодаря случайности. Оба оказались сотрудниками уголовного ведомства особого назначения, которых «контора» снабдила фальшивыми документами и легендами. Классические агенты-провокаторы.

Однако пассаж из моего выступления с тремя «Б» был направлен в суд, и вскоре я получил письменное уведомление о том, что мне следует уплатить штраф в 92 марки за нанесенное оскорбление. Разумеется, я немедленно подал апелляцию и потребовал рассмотрения дела с моим участием.

Я охотно шел на этот процесс. Он давал возможность познакомить общественность с жестокой полицейской практикой, что подкреплялось бы и показаниями свидетелей. Было бы также интересно получить подтверждение суда, имеет ли право гражданин, которого только что незаконно избили полицейские, находящиеся при исполнении служебных обязанностей, со своей стороны подвергнуть подобные действия жесткой, хотя и всего лишь словесной критике, тем более что по меньшей мере один из означенных полицейских перед этим сам не стеснялся в выборе выражений. Но все вышло по-другому.

В первый же день, когда началось слушание, судья зачитал письмо министра внутренних дел, в котором тот требовал, чтобы суд вынес Киттнеру не только наказание, которого он заслуживает, но и обязал бы его опубликовать текст приговора в разделе объявлений ганноверских ежедневных газет. Такое объявление запросто могло обойтись в 50 тысяч марок, а то и больше.

Однако поначалу это нас особенно не встревожило, ибо я избрал для себя успешную, как мне казалось, стратегию защиты. «Газовые атаки», которым я был подвергнут до того, как произнес речь с упоминанием трех «Б», были не первыми моими столкновениями с полицией, когда та действовала противозаконно, но никогда еще беззаконие не подкреплялось столь яркими Доказательствами. Имелись сотни свидетелей, наблюдавшие за происшедшим и готовые присягнуть, что я не совершил ничего, то есть абсолютно ничего такого, что могло бы оправдать полицейских, нанесших мне столь серьезные телесные повреждения. Поэтому я подал в административный суд иск о признании: следовало зафиксировать правонарушения со стороны полицейских. Шансы на успех в этом процессе были чрезвычайно благоприятными.

Однако административный суд пока что не находил времени разобраться с моим заявлением и вынести по нему решение. Поэтому на процессе по обвинению в оскорблении я подал заявление отложить разбирательство, пока не будет решения по моему предыдущему заявлению. Это было логично: если суд признает действия полиции, совершенные до того, как была произнесена речь, незаконными, то показания пострадавшего предстанут совершенно в ином свете.

Однако суд отклонил просьбу. Тогда стало ясно, откуда дует ветер – тот самый, который поднял в воздух письмо министерства внутренних дел и занес его на судейский стол.

Однако и другой стороне было ясно, что могло бы означать для полиции официальное осуждение по делу о применении «химической дубинки». Неприятно, весьма неприятно, если административный суд будет вынужден признать полицейских правонарушителями-рецидивистами. И в последующие дни начались закулисные торги между сторонами, ведущими тяжбу. Мой адвокат сообщил мне, что полиция готова взять назад свой иск в связи с оскорблением, если я со своей стороны откажусь от иска, поданного в административный суд. В этом случае полицай-президент оплатит все судебные издержки.

Я согласился по трем причинам. Во-первых, в первый же день процесса, проходившего при почти пустом зале, стало ясно, что сейчас, спустя девять месяцев после апрельских событий, общественность уже мало интересовалась этим делом. Стоило ли в таком случае подвергать себя нервотрепке?

Во-вторых, в сделку дополнительно входило прекращение судебного разбирательства против одного из молодых ребят, которого я хорошо знал и интересы которого также представлял наш адвокат. Он привлекался к суду по обвинению в нарушении общественного порядка (протестовал против проведения очередного реакционного сборища). По общему мнению, шансы у него на то, чтобы выкрутиться, были весьма слабые. Я решил, что если меня все равно «обработали» газом, то из этого по крайней мере следует извлечь максимальную пользу. «Сделка» состоялась: оба процесса были без шума прекращены.

И, в-третьих, письмо министра с требованием об уплате 50 тысяч марок наглядно продемонстрировало мне «равенство» всех граждан перед законом – независимо от того, бедные они или богатые.

Разумеется, диктат цен на проезд в общественном транспорте нельзя поломать с помощью юридических конфликтов. Упомянутый выше приговор бременского суда достаточно ясно показал, что пассажирам не остается никакого другого выхода, кроме проведения блокад и бойкотов, чтобы иметь право голоса в вопросе о ценообразовании. В 1969 году этот метод оправдал себя. И не только благодаря нашей силе, но и из-за слабости противника, застигнутого врасплох.