К одиннадцати часам утра жара сделалась невыносимой. Стволы винтовок раскалились так, что не прикоснешься. Двенадцать легионеров были мертвы.

Данжу велел остальным прекратить огонь. Жестикулируя деревянной рукой, он быстро прошел от группы к группе и дал понять каждому лично, что он на него полагается. Потом капитан направился через двор, помочь тем, кто оборонял стену, и пошатнулся — пуля снайпера ударила его в грудь.

Легионер, кинувшийся ему на помощь, услышал, как капитан выдохнул: «Никогда не сдавайтесь». Это были его последние слова.

Командование принял заместитель Данжу. Он обратился к легионерам и предложил им поклясться сражаться еще упорнее в память о Данжу.

— Может, мы и умрем, но не сдадимся ни за что!

Поскольку по гасиенде стреляло две тысячи мексиканцев, на нее сыпалось неимоверное количество пуль — возможно, их число доходило до восьми тысяч в минуту, — и это должно было ошеломлять: в нынешнее время так себя почувствовали бы те, кто оказался под огнем множества пулеметов сразу. Даже сам по себе грохот был мучителен. Здания крошились. В воздухе стоял запах порохового дыма.

Жилой дом загорелся, возможно, от вспышек пламени, вырывающегося из дул винтовок. От дыма пожара видимость сделалась еще хуже и стало трудно дышать. Но легионеры продолжали стрелять, отражая все новые и новые атаки и не обращая внимания на призывы сдаться.

К четырем часам дня в живых осталось всего двенадцать легионеров. К шести количество легионеров, способных сражаться, сократилось до пяти. Когда мексиканцы ворвались на гасиенду, пригоршня выживших выпустила в них последние оставшиеся пули, а потом перешла в штыковую атаку; легионеры ринулись сквозь дым, работая штыками и прикладами.

Один рядовой, пытавшийся прикрывать своего лейтенанта, получил девятнадцать пуль. Еще двоих подстрелили, и они упали, но один все-таки сумел подняться на ноги и присоединиться к последним двум своим товарищам. Они встали спина к спине и продолжали отбиваться штыками.

Мексиканский офицер, говоривший с Данжу ранее, никогда не видел подобного боя.

— Стойте! — приказал он своим людям.

Он повернулся к выжившим.

— Боже милостивый, это же бессмысленно! Сдавайтесь!

— Мы не сложим оружия, — стоял на своем раненый легионер.

— Оружия? Вы пытаетесь торговаться со мной? — спросил изумленный мексиканец.

Истекающий кровью легионер пошатнулся, стараясь не упасть.

— Мы можем быть твоими пленниками, но оружия мы не отдадим.

Мексиканец уставился на него в изумлении.

— У вас нет патронов. Ваши винтовки в любом случае практически бесполезны. Оставьте их себе, черт подери.

— И разрешите нам позаботиться о наших раненых.

Пораженный их отвагой, мексиканец подхватил падающего легионера и произнес:

— Таким людям, как вы, я не могу отказать ни в чем.

Клайн стоял под палящим сирийским солнцем и слушал, как его командир рассказывает про битву при Камероне.

Клайн слышал эту историю в подробностях множество раз, но с каждым разом детали повествования делались все отчетливее. Мысленно он чувствовал запах крови, слышал жужжание мух над трупами и ощущал горький привкус порохового дыма и горящих зданий. Вокруг словно бы звучали крики умирающих. Глаза Клайна затуманились от переполнявших его чувств, и он считал совершенно естественным, что окружающие эти чувства разделяют.

Все это время полковник держал поднятой деревянную руку, копию деревянной руки Данжу, вновь восстановленной после той давно отгремевшей битвы. Оригинал ныне хранился в стеклянном ящике в штаб-квартире Легиона. Ежегодно тридцатого апреля, в годовщину битвы, руку выносили в забитый народом зал для приемов, чтобы у всех была возможность взглянуть на самую ценную реликвию Легиона. В этот же день сходная церемония — только без руки — проходила на всех базах Легиона во всем мире. Это была самая важная из бытовавших в Легионе церемоний.

Но никто еще никогда не делал копии руки Данжу. Никто даже не осмеливался проводить эту церемонию в точности так же, как она проходила в штаб-квартире. Более того, сегодня не было тридцатое апреля. Учитывая то, что намечалось на следующее утро, Клайн понимал, что измененная дата подчеркивает, насколько сильно полковник желает напомнить легионерам об их наследии.

Стоя на валуне и держа деревянную руку над головой, полковник говорил с такой внутренней силой, что слова его доходили до всех.