Проведенные в Легионе годы научили Клайна избавляться от чувств, делающих человека слабее. И тем не менее утрата друга заставила его горевать. Глядя в щель между валунами на казавшиеся заброшенными дома, Клайн вспоминал их с Рурком многочисленные беседы. В 1940 г., когда Германия все сильнее угрожала Европе, они плечом к плечу сражались на линии Мажино, которую Франция возвела на границе с Германией. Их подразделение держалось под бесконечным огнем пулеметов, танков и пикирующих бомбардировщиков, переходя в контратаку всякий раз, когда немцы давали хоть малейшую слабину.

Потери были тяжелые. Но все же Клайн, Рурк и их товарищи-легионеры продолжали сражаться. Когда старший офицер французской кадровой части заявил, что надеяться не на что и что единственный разумный выход — сдаться немцам, командир легионеров застрелил его на месте. Второй французский офицер попытался отплатить той же монетой, и его прикончил уже Клайн, защищая своего командира, которому пытались выстрелить в спину. Легионеры их поняли. С самого первого дня боевой подготовки им прививали определенные принципы, и одним из этих принципов было «Никогда не сдавайся».

— А во что верят баптисты? — спросил Рурк как-то вечером после очередного боя. Они сидели и чистили винтовки.

— Что Бог наказывает нас за наши грехи, — ответил Клайн.

— А что можно сделать, чтобы спастись?

— Ничего. Все зависит от милосердия Христа.

— Милосердия? — Лицо Рурка, задумавшегося над этим словом, напряглось. — Много ты его видал, милосердия-то?

— Нет.

— Вот и я тоже, — откликнулся Рурк.

— А что католики думают насчет спасения? — поинтересовался Клайн.

— Мы говорим, что сожалеем о своих грехах, и делаем что-нибудь во искупление, чтобы доказать, что говорим всерьез.

Клайн подумал о жене с дочкой, о том, как он оставил их одних, когда помогал грабить банк, как жена покончила с собой после смерти дочки, и спросил:

А если грехи настолько тяжкие, что ты никак не можешь ничего исправить?

Я часто спрашивал себя об этом. Я был алтарником. Чуть было не пошел в семинарию. Но, возможно, я неверно выбрал религию. Ты говоришь, Бог наказывает нас за грехи и единственная наша надежда — положиться на Его милосердие? По-моему, звучит разумно.

После этого разговора Клайн решил, что Рурк вступил в Легион не за тем, чтобы избавиться от преследования со стороны британской армии. Нет, он пошел в Легион потому, что, как и сам Клайн, совершил что-то ужасное и теперь сам себя наказывал.

Клайн скучал по другу. Продолжая глядеть в щель между валунами, он, чтобы отвлечься от грустных мыслей, вытащил из-под одеяла флягу. Отвинтив крышку, он оторвал взгляд от старинных домов из песчаника ровно настолько, чтобы глотнуть теплой воды с металлическим привкусом.

Он снова сосредоточился на цели. Там сидели люди с винтовками и следили за этим гребнем. В этом у Клайна не было ни малейших сомнений. Завтра состоится бой. В этом он тоже не сомневался.

Сзади послышались шаги и шорох камней.

Послышался голос Дурадо:

— Первая церемония закончилась. Я пришел тебя сменить.

— Все тихо, — отрапортовал Клайн.

— До завтра ничего не будет. Капитан говорит, что мы точно начнем.

Клайн скинул одеяло и тут же почувствовал, как солнце начало припекать обнаженные участки кожи. Стараясь пригибаться пониже, он спустился по каменистому склону до самого низа. Пройдя мимо позиций других часовых, он добрался до главной части лагеря, где стояла, выстроившись рядом со своими палатками, половина тринадцатой полубригады.

Воздух был ослепительно ярким. Полковник поднялся на валун. Его фамилия была Амилахвари. Он бежал из России от революции, когда ему было одиннадцать, и вступил в Легион в двадцать. Теперь, когда ему было хорошо за тридцать, он выглядел исхудалым и жилистым после нескольких месяцев боев в пустыне. Тем не менее на нем был парадный мундир.

Несмотря на происхождение, полковник обратился к легионерам по-французски, на общем для них языке — хотя большинство до сих пор в частных разговорах пользовались родным языком и дружили по этому признаку, как Клайн с Рурком. Серьезный и торжественный, полковник вскинул руку, но рука эта принадлежала не ему. Она была вырезана из дерева — ладонь с пальцами, на удивление похожая на настоящую.

Ни Клайну и никому другому не надо было объяснять, что это копия деревянной руки величайшего героя Легиона, капитана Жана Данжу. Все они знали наизусть суть события, которое олицетворял собою капитан Данжу, и все, даже самые закаленные битвами, знали, что еще до того как церемония окончится, по лицу их будут течь слезы.

Камарон, Мексика. В Легионе говорили — Камерон.

Сколько бы раз Клайн ни слышал эту историю, она с каждым разом казалась ему все более сильной. Слушая, как полковник рассказывает ее, Клайн не мог отделаться от ощущения, что он был гам, ощущал прохладу ночного воздуха, когда в час ночи тридцатого апреля 1863 года были выставлены дозорные.