— Я не соглашусь на брак с вами, не соглашусь, — пробормотала девушка.

— Моя дорогая, — спокойно сказал врач, — я полагаю, что вам пора уснуть, — и он покинул комнату Оливы.

В большой столовой его ожидали помощники: толстяк, лишенный каких бы то ни было признаков растительности, и другой, помоложе.

— Эй, Бриджерс, — обратился Гардинг к последнему, — вы опять вздумали болтать?

— А кто не болтает? — проворчал Бриджерс. Он вынул из кармана свою табакерку и нюхнул щепоть белого порошка.

— В один прекрасный день эта привычка будет стоить вам жизни, — прошептал Гардинг.

— Пока что она поднимает его настроение, — заявил толстяк. — Ничего не имею против людей, нюхающих кокаин. Терпеть не могу их, когда они не под кайфом.

— Доктор Мильсом рассуждает, как артист, — внезапно оживился Бриджерс. — Если бы я не нюхал кокаин, то не торчал бы на вашей проклятой фабрике, Гардинг. Полагаю, что тогда я был бы одним из величайших аналитических химиков Америки. А сейчас я иду работать. Скажите, получу я какое-нибудь вознаграждение за то, что доставил вашу перепуганную невесту обратно в комнату? Впрочем, я сначала полагал, что это другая девушка. Я не совсем твердо разбираюсь во всем этом.

— Вы слишком много времени уделяете моим личным делам, — оборвал его Гардинг.

— Напрасно сердитесь. Что-нибудь должно же интересовать меня. Если бы я ничем не интересовался, то сошел бы с ума.

Бриджерс достиг под действием наркотика той стадии, когда весь мир превращается в нечто приятное, исполненное всяких забавных происшествий.

— Это дыра действует мне на нервы. Неужели нельзя вернуться в Лондон? — вопрошал он. — Здесь меня одолевает такая скука, что я перестаю различать бактерии.

Гардинг вопросительно посмотрел на толстяка. Тот кивнул.

— Отпустите его, — сказал он. — Я послежу за ним.

Оставшись наедине с Гардингом, Мильсом осведомился:

— Как поживает девушка?

Гардинг ответил движением руки.

— Прекрасное средство, — заметил Мильсом. — Раньше я его давал сумасшедшим.

Гардинг не стал его расспрашивать о былых днях. Он считал излишним проявлять особый интерес к прошлому своих сподвижников. Впрочем, прошлое Мильсома было ему известно. Мильсом просидел в тюрьме пятнадцать лет за преступление, которое в свое время взволновало весь мир, и лишь четыре года тому назад вышел на свободу.

— А как идут дела? — спросил он.

Гардинг пожал плечами.

— Я впервые начинаю нервничать, — сказал он. — И не из-за Белла, который действует мне на нервы, а из-за недостатка наличных средств. Расходы непомерно велики и растут с каждым днем. Много хлопот мне доставляет Уайт, — продолжал он. — Он требует возврата денег, которые задолжал синдикат. Он на грани разорения.

Лицо Мильсома вытянулось.

— В таком случае он вас выдаст. Это порода людей всегда поступает подобным образом, — заметил Мильсом. — Вам придется успокоить его и сказать, что свадьба состоится немедленно.

— Я вызвал пастора и сказал ему, что моя невеста настолько слаба, что не может прийти в церковь, и поэтому венчание состоится дома.

Мильсом кивнул головой. Затем он подошел к окну и взглянул на расстилавшийся перед ним сад, на зелёный пушистый газон.

— В конце концов, провести здесь три-четыре недели вовсе не так уже плохо, — сказал он. — Взгляните на эту чудесную зелень. — И он указал на газон.

— Никогда не питал интереса к природе, — ответил Гардинг.

— Видно, что вы никогда не сидели в тюрьме, — ухмыльнулся Мильсом. — Скажите, не пора ли повторить впрыскивание?

— Нет, лишь через два часа, — ответил Гардинг. — Мы можем пока сыграть в пикет.

И они сели играть в карты. Однако играть им не пришлось — в комнату ворвался какой-то человек в испачканном халате.

— Господа! — прокричал он в ужасе, — этот идиот Бриджерс…

— Что случилось? — вскочил Гардинг. — Мне кажется, он сошел с ума: он пляшет и поет, носится по парку как угорелый и вопит, что добыл препарат.

Гардинг прорычал проклятье и бросился в сад. Мильсом последовал за ним. Добежав до газона, они увидели Бриджерса.

Но Бриджерс более не плясал и не радовался. Он стоял, словно окаменелый, и испуганно оглядывал окружающее.

— Я уронил его, я уронил его, — бормотал он.

Гардингу не пришлось спрашивать его о том, что именно он уронил, — от зелёного газона, восхищавшего Мильсома, не осталось и следа. Вместо него виднелась развороченная, разрыхленная земля, казалось, пережженная и измельченная в плавильных печах ада. А над землей стелился тяжелый запах «зелёной пыли».