У Ирины Валентиновны был очень уставший вид.

— Ну, потерпите еще немного, только до вечера, — попросила я ее.

— Потерплю, — грустно пообещала она. — Вы только скажите, получается у вас? Не зря мои мучения пропадут?

— Тьфу-тьфу-тьфу, — поплевала я через левое плечо. — А больше ни о чем не спрашивайте, хорошо?

— Ну и слава Богу! — сказала она с облегчением.

Уже не стесняясь дежурной, я достала приемник —

глаза Ирины Валентиновны загорелись любопытством, и даже сон с нее слетел — и прослушала магнитофонную запись того, что происходило в номере Власова после моего отъезда. Как я и ожидала, Катькины попытки наладить с ним отношения привели к совершенно обратному результату — если сначала он ей еще что-то отвечал, то потом, разозленный ее настойчивостью, очень грубо попросил оставить его в покое. Я положила приемник в сумку — вряд ли он мне здесь еще потребуется.

Позвонив Александру Павловичу от дежурной, я сказала, что буду ждать его внизу.

В администрации цирка, узнав, что на представление хочет попасть Власов, тут же засуетились. Директор сам лично проводил нас к отдельной ложе, а в соседней, директорской, уже сидели Лидия Сергеевна с внуками и неизменными охранниками. Куда ж без них? Предложение директора пообщаться после представления с коллективом, который почтет за честь и так далее, Власов вежливо, но твердо отклонил.

Представление было так себе, чувствовалось, что артисты уже сидят на чемоданах, но некоторые номера были очень забавными, например дрессированные собачки. Внуки были в восторге. Власов от них просто глаз оторвать не мог, на арену он и не смотрел.

— Это ужасно, я ее совершенно не понимаю, как можно так рисковать, — бурчал он, услышав, что внуки упросили Лидию Сергеевну купить им по второй порции мороженого. — Они же заболеют. Нет, у нее определенно совершенно нет характера.

— Просто она их очень любит, — сказала я, — и соскучилась по ним — она же их, наверное, целый год не видела. И они этим пользуются, как и любые другие дети, чему же удивляться?

Представление закончилось, и Печерская — сегодня на ней был костюм цвета морской волны, который очень мало кому идет, но ей подходил идеально — с внуками ушла в сопровождении директора, а чуть позже мы увидели, как их машины выезжают из двора цирка.

— Леночка, — Власов был очень серьезен, — где бы нам с вами устроиться, чтобы спокойно пообщаться? Понимаете, я очень хочу до конца разобраться в этой ситуации. Что же такое в действительности произошло тогда, много лет назад, из-за чего Екатерину Петровну, — ого, уже не Катеньку, — не хотят знать в этой семье? С одной стороны, четверо внуков, и каких, — он невольно улыбнулся, — а с другой — она, по отношению к которой я тоже не хочу быть ни подлецом, ни предателем. Кто был прав, кто виноват? Помогите мне, Леночка, если вы что-то знаете.

— Давайте поедем ко мне, Александр Павлович, там и поговорим, — предложила я, ведь у меня для этого разговора все было давно готово.

— Располагайтесь, а я пока кофе займусь, — сказала я, когда мы вошли в мою квартиру, и показала на кресло. — Кстати, посмотрите вот это, — я кивнула на папку с завязками, которую получила в свое время от Крысы. Только теперь там, кроме бумаг, лежала еще и кассета с записью моего разговора с бабой Дусей и Ксаной. Магнитофон я предусмотрительно поставила на журнальном столике рядом.

Власов сел в кресло, взял папку, а Васька, которого я не успела перехватить, тут же залез к нему на колени, я аж удивилась — не помню я, чтобы он к кому-нибудь относился с таким доверием, только к Кольке, да и то по большим праздникам. Ну ладно, это его кошачье дело. И я ушла на кухню, где стала неторопливо готовить кофе: немного освежила зерна, разогрев их на маленькой медной сковороде, молола их в ручной мельнице, потом варила кофе на почти невидимом огне с добавлением специй — Матвей был прав, я действительно не удержалась и стала экспериментировать, чтобы приготовить кофе по-дьявольски. Когда я услышала щелчок клавиши магнитофона и первые слова бабы Дуси: «Садись, детонька, и говори все, как есть», то поплотнее прикрыла дверь. Господи, какой же кошмар сейчас предстоит пережить Александру Павловичу!

Когда я вошла с кофе в комнату, Власов сидел, согнувшись, упираясь локтями в колени, на которых по-прежнему лежал Васька, и прятал лицо в ладонях. Услышав мои шаги, он, не поднимая головы, сказал:

— Я убью ее. Эта гадина не имеет права жить.

— Не надо, Александр Павлович, не стоит вам руки об нее пачкать. А для суда у нас с вами нет никаких вещественных доказательств. Единственное, что я никак не могу понять, зачем она все это сделала? С Добрыниными все понятно, но с вами?

— Вряд ли ради денег — она ведь намного богаче меня. Ей за библиотеку совершенно невероятные деньги предлагали, но она отказалась. Я не знаю, зачем ей надо было убивать Настеньку. Но зато я теперь понимаю, почему я смог пережить ее смерть. Странное чувство — умом понимаю, горе страшное, непоправимое, а душа не болит. Все удивлялись, что я такой спокойный. А ведь сначала жить не хотел… Вам, Леночка, это трудно понять… — Власов, наконец, оторвал голову от рук и посмотрел на меня, в глазах у него стояла смертельная тоска.