– Тебе было очень больно?

– Не помню, малек. Это было давно. Мне было столько же лет, сколько твоему братишке. – Его ладонь ласково коснулась маленьких замерзших пальчиков, которые тут же пролезли внутрь, жадно воруя у нее тепло. Сопение и всхлипы перешли в радостное воркование:

– Мамка испекла пирог с ежевичным вареньем. Хочешь, принесу? А потом ты покатаешь меня на закорках.

Прежде чем Морган успел отказаться, малявка вприпрыжку убежала в дом. Надо сматываться. Сейчас выбежит мамаша. И точно. Не прошло и минуты, как из двери высунулось немереных объемов существо и, грозно потрясая факелом, заорало:

– Хенрик! С кем ты разговариваешь? Почему без шапки? Марш домой!

– Довешай, – умоляюще шепнул Хенрик, подобрал валяющуюся на снегу шерстяную шапочку и сестренкины варежки и понуро потрусил к матери.

Шлепок по заднице на пороге придал ему ускорение. Хозяйка загасила факел о снег.

– Свободных мест нет! – гаркнула она, держа дверь приоткрытой, чтобы в любой момент ее можно было захлопнуть.

– Прошу прощения, мэм. – Морган вежливо наклонил голову. – Я всего лишь хотел спросить, в какой стороне Розенгартен.

– Через новый мост и налево. – Дверь закрылась, щелкнула задвижка. Морган услышал удивленно-возмущенный возглас: – И до нас добрались! Как только земля их носит!

Новогодний вечер в монастыре отличался от прочих тем, что по кружкам вместо чая разливали вино. Батюшка Адриан жертвовал сестрин три кувшина, вместе с Паулем и отцом Райаном помогал их опорожнить, после чего все расходились, и Марго, ворочаясь на своей узкой кровати в келье, с тоской слушала, как гуляет молодежь. Ну, сегодняшняя-то ночь пройдет спокойно. Здесь, на отшибе, она не услышит ничего, кроме приглушенных пьяных воплей, значит, не будет и тоски по веселью, в котором она не может принять участия. Выпьет вина и уснет.

Не дожидаясь полуночи, Марго откупорила подаренный батюшкой Адрианом кувшин сухого красного и свернулась калачиком на наваленных на топчан перинах. Ей нравилось спать напротив печки. Обширная кровать, доставшаяся в наследство от предыдущей хозяйки, создавала тягостное ощущение одиночества. Марго не провела там и ночи. Скромное хозяйство бабы Аннет, вызвавшее в день смотрин восторг, теперь, по сравнению с привычной Марго тесной кельей, казалось пугающе обширным. И вообще Марго заметила, что перемена местожительства не изменила в ней самой абсолютно ничего. Она оставалась застенчивой монастырской послушницей. Носила те же длинные платья. В монастыре она их ненавидела, а сейчас вдруг оценила удобство, практичность и неброскость такой одежды. Марго редко выходила за ворота, три раза в день становилась на молитву. Послушания по храму превратились в послушания по дому. В субботу днем она уезжала вместе с отцом в монастырь, чтобы побывать на воскресной службе, помочь матушкам и помолиться в келье святого Аммоса или у его раки, а воскресным вечером отец привозил ее обратно. Она по-прежнему работала на монастырь за еду. И разделить веселье было по-прежнему не с кем. За три месяца своей новой жизни Марго так и не обросла знакомствами, хотя обменивалась вежливыми приветствиями с селянами и неоднократно наблюдала у себя под забором любопытные физиономии, в большинстве своем – нетрезвые.

Рука в очередной раз потянулась за стоящим на полу кувшином, когда раздался стук в дверь. Негромкий, осторожный. Марго застыла, уставившись в незашторенное окно, откуда на нее в упор смотрела чернота. Это не батюшка Адриан, не Пауль и не кто-то из матушек. Никто не знает про тайный лаз, который она проделала для себя, выдрав из двух заборных досок со стороны леса нижние гвозди. Если калитка заперта, ее кличут с улицы. Тому, кому хватило наглости перелезть через забор, хватит ее и на то, чтобы высадить окно или взломать хлипкую дверь на веранде. Марго бесшумно сползла с топчана и приникла к полу, как испуганный зверек. Будто это поможет! Взгляд метался по кухне в поисках чего-нибудь увесистого. Стук повторился, громче и настойчивей. Марго протянула руку и сняла с печки чугунную сковородку. С орудием наготове выползла в прихожую. В прохладной, пахнущей отсыревшей древесиной темноте прижалась ухом к двери. Тишина. А потом – глубокий с хрипотцой голос:

– Малыш, это я.

Тлевшие глубоко в груди угольки вспыхнули, словно в печке открыли поддувало. Куда-то подевались ключи. Кажется, вечером они были в двери. Нет. В замке нет. Выпали? Марго судорожно зашарила по полу.

– Сейчас… Не могу найти ключи! – Ах, вот они… на гвоздике слева от двери. От волнения Марго забыла, что всегда вешает их туда днем, когда крутится между домом и садом.

Лунный свет высветил на пороге высокую фигуру в длинной кожаной куртке и кожаных штанах, заправленных в высокие меховые сапоги, обвязанные крест-накрест шнурками. В руках Морган держал что-то круглое, увитое еловыми ветками. Сердце бешено колотилось. На ком-то Марго уже видела такие сапоги и такую куртку… В сознание ураганом ворвался эпизод из детства.

Хельнский базар. Матушки грузят на телегу коробки с подсолнечным маслом, а Марго вертится рядом и глазеет по сторонам. На базар въезжает конный отряд, человек тридцать – сорок. Среди них несколько женщин, одна совсем молоденькая, но, как и остальные всадники, вооружена до зубов. Высокие, стройные, горделивые.

– Боги будто хранят эту землю, – долетает до Марго, когда всадники проезжают мимо. – За столько лет ни одной твари.

– Смотри не сглазь! – насмешливо отвечает другой голос. – Вчера только Тарк предупреждал. В Ренвинце в прошлом году – тоже думали, что спокойно. Вечером отсмотрели – чисто, а утром…

Продолжение разговора утонуло в базарном гаме. Крайний всадник виден очень хорошо: длинная кожаная куртка с капюшоном и кожаные штаны, заправленные в высокие меховые сапоги, обвязанные крест-накрест шнурками.

– Матушка Мара! – Марго дергает за рукав свою воспитательницу. – Разве Бог не один?

– Один, детка.

– А почему они говорят «боги»?

– Это Суры. Им скучно, вот и развлекаются – выдумывают себе богов. Не смотри на них, а то они украдут тебя и скормят чудовищам!