Позавтракав, я иду по узкой дорожке, которая исчезает в девственном лесу, обступившем гостиницу. Я сажусь, скрестив ноги, на небольшом участке утрамбованной красноватой земли. Все вокруг меня: тонкие деревца, лианы и побеги, – тянется вверх. Огромные листья, объеденные гусеницами, дрожат и качаются перед моими глазами. Случайная птица вскрикивает на зеленом куполе наверху. Издалека доносятся ритмичные удары мокрой одежды о камни у пруда или реки. Затем я слышу, как сквозь заросли движется какое-то животное. Оно останавливается. Удары моего сердца ускоряются. Я искоса смотрю сквозь плотные заросли подлеска и вижу пару узких, янтарных глаз, уставившихся на меня. Это – шакал. Мы пристально изучаем друг друга, затем он спокойно идет дальше.

В середине утра я отправился с г-ном Ханом, чтобы осмотреть то, что сегодня осталось от Капилаваттху. Пейзажи Северной Индии, которые я вижу, пока мы едем, практически, не изменились со времен Готамы. Если убрать грузовики и велосипеды, промышленно окрашенные сари и дешевые радио, немногое изменилось с тех пор. Готама однажды сравнил свою лоскутную монашескую рясу с мозаикой разноцветных полей, чья безудержная палитра варьируется от зеленого риса до желтых цветов горчицы, разделенных черными земляными дорожками, что я и созерцал через окно лендкрузера, пока мы тряслись по разбитой дороге. Мы проезжаем манговые рощи, местные женщины аккуратно подметают землю под их темным лиственным шатром. За окном появляются могучие деревья баньяна: их воздушные корни свисают с ветвей, как жилистые щупальца, я читал о них в палийских текстах, но теперь видел их во всем величии и красоте. И каждое мгновение на дороге появлялись спокойные кремового цвета горбатые бычки с подгрудками – далекие потомки тех, что видел Готама, – как встарь, тянущие скрипучие деревянные телеги, нагруженные раскачивающимися горами сахарного тростника.

Но то, что я вижу, все-таки не то же самое, что видел Сиддхаттха Готама. Все пространство к северу от Ганга – это сплошная пойменная равнина, пласт медленно смещающейся земли и воды в сотни километров шириной, сформировавшийся за миллионы лет отложений осадочных пород, смываемых с Гималаев. Нигде нет ни холмов, ни скалистых выступов, ни одного ориентира, который мог бы видеть Готама. Поскольку толщина осадочных пород растет по мере таяния снегов и во время муссонных дождей, высота равнины постоянно меняется, и русла рек отклоняются в образовавшиеся новые низины. Люди следуют за ними, оставляя свои глинобитные, деревянные и покрытые соломой жилища, которые впоследствии бесследно исчезают в земле. Кроме того, опавшие листья, разлагающаяся растительность, экскременты птиц и животных, раковины улиток, кости крупного и мелкого рогатого скота, частицы человеческой кожи – все способствует дальнейшему подъему уровня равнины. Высота почвы, по которой я еду, по крайней мере, на два с половиной метра выше уровня почвы, по которой Готама и его монахи ходили две с половиной тысячи лет назад.

Вокруг нет ни души, когда мы приезжаем в Пипрахву. Теплый бриз тихо веет над бесконечными полями. Откуда-то доносится голос муэдзина, призывающего верующих на молитву. Г-н Хан сидит на корточках у обочины, безразлично потягивая биди. Я иду через открытые кованые ворота, за которыми открывается парк. Садовник не закрыл воду в шланге. Лужа, отливающая серебром в полуденном свете, разливается по газону. Никаких следов Северного пути с его плотным движением, который когда-то, возможно, проходил мимо этого парка. Ничто не говорило о том, что здесь когда-то был процветающий торговый город Капилаваттху, защищенный глинобитными и деревянными крепостными валами. Никаких отголосков вражды между готамами и колиями, чьи амбиции и страхи когда-то оживляли гордое княжество Сакия: только кирпичный ствол ступы – куполообразного погребального холма, в котором хранятся реликвии буддийских монахов – и, рядом с ним, фундамент монастыря.

Солнце палит. Укрываясь под своей шляпой сафари, я сознательно обхожу ступу по часовой стрелке, как паломник. Я все иду и иду. В парке по-прежнему нет никого, кроме меня. Лужа на газоне становится все шире. Г-н Хан возвратился к лендкрузеру слушать в перегруженных динамиках печальные болливудские песни.

Я провожу пальцами по грубой кладке ступы. Несмотря на то, что они выглядят действительно старыми и ветхими, таких кирпичей не было во времена Готамы. Техника обжига кирпичей в печи была тогда неизвестна в Индии. При этом такими кирпичами не выкладывали бы наружную поверхность ступы: она была гладким известковым куполом. То, что я вижу теперь, это ствол строения, относящегося к временам много позже смерти Готамы, вероятно, заменившего более раннюю, менее прочную конструкцию из обожженной на солнце глины и дерева.

В 1897 году Уильям Пеппе, местный британский управляющий, очистил ступу от земли и растений, чтобы провести здесь первые раскопки. Прокопав пять с половиной метров этой кладки, он нашел «массивный ящик из песчаника в полной сохранности, высеченный из цельного куска камня». Он открыл его и обнаружил внутри три небольшие вазы, ящичек из мыльного камня и хрустальную миску, внутри которых были «обломки костей в таком состоянии, как будто их положили туда несколько дней назад». На самой маленькой урне были начертаны слова «Это святилище над реликвиями Будды принадлежит шакьям». Ящик и урны были переданы Индийскому музею в Калькутте, а реликвии были подарены королю Сиама Чулаланкаре, который благоговейно разделил их между тайскими, ланкийскими и бирманскими буддистами.

Во время следующих раскопок в 1972 году индийские археологи проникли глубже под кирпичный ствол ступы и обнаружили там еще две урны, содержащие фрагменты костей. Но, если это были останки Готамы, тогда что нашел г-н Пеппе и чему теперь поклоняются на алтарях, практически, по всей Юго-Восточной Азии? Трудно сказать. За следующие два года раскопок были открыты фундаменты домов и колодцев, черепки глиняной посуды, монеты, ржавые металлические орудия, бусины, браслеты и, что особенно важно, множество терракотовых печатей кушанского периода (ок. 50-320 н. э.) с надписью носящих надпись «Община буддийских монахов Капилавасту».

Сиддхаттха Готама родился в парке Лумбини, в нескольких километрах к северу отсюда, на территории современного Непала. На этом месте до сих пор стоит колонна с надписью, установленная примерно сто пятьдесят лет спустя после правления буддийского императора Ашоки. Мать Сиддхаттхи умерла вскоре после его рождения. Мальчика вскармливала грудью и воспитывала ее сестра Паджапати, которая вышла замуж за Суддходану, отца Сиддхаттхи.

Готама всегда говорил о себе как о подданном царства Косала, в состав которого древнее княжество сакьев входило еще до его рождения. До своей смерти он оставался верен царю Пасенади, правившему в своей столице Саваттхи территорией, которая простиралась от северных берегов Ганга до подножия Гималаев. На западе царство Косала граничило с Гандхарой (большая часть современного Пакистана) – сатрапией Персидской империи Ахеменидов, самой великой мировой державы того времени. Во время рождения Готамы (ок. 480 г. до н. э.), индийские солдаты из этого региона сражались в персидской армии против греков при Фермопилах, в ста шестидесяти километрах к северо-западу от Афин.