— Вполне мудрое. Хорошо, когда такие мысли получают распространение.

Некоторое время мы молча потягивали пиво. Затем я пожелал Джабецу спокойной ночи.

По дороге я еще раз задержался у большого окна. Я увидел Плиммона. Он стоял в углу и хмуро принимал поздравления каких — то двух старичков. Видеть Элен мне не удалось. Медленно, не думая ни о чем определенном, я побрел назад в Мунли.

Было уже совсем темно, когда я снова вышел на главную улицу Мунли. Мне не хотелось разделять общество миссис Брайер и Кэтрин, пока не вернется Джон Саймон и с плеч их не свалится груз тяжелых предчувствий. Я слишком долго коротал свою жизнь в одиночестве, и мне было нелегко выносить натиск трех таких разных темпераментов: Кэтрин почти не переставала грустить; миссис была как будто повеселее, в оптимизме отчаяния она как бы надеялась, что вот — вот произойдет какое — то событие — какое именно, у нее никогда не хватало мужества откровенно признаться даже себе самой — и сметет все ее тревоги; Дэви старался еще теснее со мной подружиться и тем самым восполнить брешь, образовавшуюся с исчезновением Джона Саймона.

Я шел по пустынным, молчаливым, плохо освещенным улицам и уже готов был заночевать под открытым небом. Усевшись на ступеньках лавки Лимюэла Стивенса, я уперся спиной в деревянную подпорку крыльца. Вдруг по улице прогрохотал экипаж, запряженный четверкой и направлявшийся в сторону пенборовского замка. До меня донесся смех седока. От легкого ветерка, повеявшего от доменных печей, на меня пахнуло раздражающей сернистой струей. Вместе со смехом весело настроенных людей, только что пронесшихся мимо меня в экипаже, это как- то сразу прорвало оболочку снизошедшего на меня мира. Мне вспомнился прилегающий к дому Пенбори и обнесенный оградой парк и запах винограда, окрасивший мои воспоминания о парке, как некая тематическая фраза. Подступившая от этой мысли к самому сердцу волна теплого восторга вызвала неприязнь к звуку шагов и к близости Лимюэла, тоже всплывших в памяти. От его сокрушенных надежд разило, как от доменных печей, и даже попутного ветра не требовалось, чтобы донести этот смрад до меня. Мне очень хотелось знать: а не сидит ли Лимюэл в это самое мгновенье в одной из верхних комнат своего жилья и не бормочет ли он в уши Изабелле о своих страхах?

Я перешел на зеленую площадку, где мы вместе с Феликсом аккомпанировали певцам и танцорам. Оттуда я решил пройтись вдоль по тропинке, по которой я следовал за Элен Пенбори. Караульный, один из многочисленных охранников, нанятых Пенбори и дежуривших на улицах Мунли после наступления темноты, вошел в круг света сигнального штормового фонаря, повешенного на стене здания, соседнего с лавкой Лимюэла, вперился в скрывавшую меня темноту и крикнул: «Кто там?» Я продолжал хранить молчание и не ответил на его окрик. Стражник прошел вперед. Продолжал и я свой путь. Дойдя до калитки парка, я открыл ее и вошел. Там я улегся на мягком, выложенном дерном откосе. За высокими, поросшими зеленью стенами я почувствовал себя уверенно, спокойно. Снова и снова меня грызло горькое, тревожное сожаление о том, что Кэтрин и Джон Саймон не послушались меня и не отправились вместе со мной на Север. Мне слышно было, как экипаж покатил назад, вниз по склону холма, и отправился в обратный путь — Через Мунли по направлению к Плиммон Холлу, и на этот раз его грохот показался мне еще более вызывающим. Дождавшись, пока тишина окончательно стерла все звуки, я снова настороженно оглянулся вокруг. Уверенность, покой…

Я пролежал каких — нибудь четверть часа или около этого, когда вдруг услышал, как хлопнула калитка. Я стал всматриваться в темноту. Несмотря на ночной мрак, я был уверен, что идет Элен Пенбори. Лицо ее смутно белело, но длинное бальное платье оставалось в тени. Я шепотом поздоровался.

— Кто это?

В голосе ее прозвучал только едва ощутимый оттенок испуга.

— Арфист.

— Что вы здесь делаете?

— Я искал покоя. Выпил эля, очень много ходил и разговаривал, потом меня искусали собаки Плиммона.

Вот и захотелось мне самому поуспокоиться и другим дать отдохнуть от меня. А вы?

— Когда у меня является желание пораздумать над чем — нибудь, я часто прихожу сюда. От бала у меня только голова разболелась. Столько яркого света и смешанных вин… Я охотно осталась бы поговорить с отцом, да у него очередная философская мигрень. Вот я и заглянула на несколько минут сюда.

— Прикажете уйти?

— Как хотите. Мне это безразлично.

— Благодарю. Я останусь. У меня тоже не в порядке голова. Я уж говорил вам об этом звере, собаке лорда. Она немножко пожевала мои пальцы, и меня еще мутит от ее духа и прикосновения.

— Да, Джабец рассказал мне, и я была огорчена. Он порядком выпил и проникся большой нежностью к вам. По его словам, в вас есть нечто аристократическое.

— Кому же лучше знать? Ведь он такой большой знаток этикета для избранных! Сегодня у вас по этой части была недурная практика?

— Да, приятно было опять потанцевать.

— Я имею в виду Плиммона. Вам здорово повезло!

— Ах, вот вы о чем? Да, это порадует отца.

— Джабец говорил, что лорд и ваш отец не очень — то жалуют друг друга. Почему же он вдруг обрадовался?

— Плиммон очень серьезно относится к жизни. В этом отношении он не пара вам или отцу. Многочисленные и сложные обязанности всегда были отцу в тягость. А с тех пор, как здоровье его пошатнулось, он и вовсе готов капитулировать перед жизнью, да еще на самых невыгодных условиях. Мой брак немалая победа, и это хоть чуточку утешит его. С Плиммоном он сможет создавать проекты и строить планы, сколько душа пожелает. В этом браке нет и не найдется ни одной, даже самой ничтожной, щелочки для сожалений.

— Почему именно мне вы говорите все это?

— Я бы сказала парку, если бы вы не подвернулись под руку. Не очень обольщайтесь моей откровенностью. Очень часто я веду здесь диалоги просто с ночью. Рассматривайте себя как часть виноградника. Кроме того, вы, по — моему, какое — то существо совершенно не от мира сего, нечто вроде полуночного духа, и перед вами коварство и маскировка — бесполезная трата здравого смысла.

— Этот брак дает вам власть?

— Да, много власти.

— Значит, Эйбель был прав?