Шрифт:
Тогда, повысил голос и Максим:
— А я так сегодня же выписываюсь из «Ридного куреня», потому как закладывали мы его для просвещения и родной культуры и европейской цивилизации, а не для того, чтобы человеческую кровь проливать!
— Так, значит… не пойдете брать себе эту… хлопушку?
— А вы?
— Не пойду! — завопил Иван, разъяряясь еще сильнее. — Вот крест святой, то есть — тьфу: без креста, идеалами социал–демократии клянусь, — не пойду!
— И я не пойду. Объявляю политическую забастовку протеста.
Они постояли еще, охлаждаясь под непрестанным осенним дождиком. Но холод все–таки пронизывал насквозь — дождик моросил на непокрытые головы, капало и с голых ветвей деревьев на воротник, вода струйками стекала по горячим спинам, и начинал прошибать озноб.
— А что, сосед, — неуверенно спросил Иван Брыль, — найдется у нас в кармане… на полштофа?
— А у вас?
— На полштофа наскребу, на целый — нет.
— На половинчика наскребу и я…
Они вместе отправились к пани Капитолине.
И вот как уселись за столом, так и сидели, цедя мутный, из патоки, первак и закусывая солеными огурцами.
— За мир на земле между народами и за классовую бескровную борьбу социал–демократии! — чокался стопкой и выпивал Иван.
— Долой кровопролитие и мировую буржуазию! — тонким голосом выкрикивал Максим, заливался слезами и тоже опрокидывал.
До вечера в большом граненом штофе на пять сороковок оставалось только на донышке.
Иван запел:
Вихри враждебные…
…веют над нами… —
подина–гид Максим
И они затянули в два голоса:
Черные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…
И вдруг заплакал Иван — старый, крепкий Иван Брыль, который за всю свою жизнь не проронил ни слезы: ни тогда, когда еще стегал его ремнем собственный отец, старый Антон из Вишенек на том берегу Днепра, ни тогда, когда в рекруты призывался и оставил родной дом, ни под жандармскими нагайками в забастовку, когда лишился пяти зубов, на Крещатике тысяча девятьсот пятом страшном году.
Заплакал Иван и сказал, еле ворочая пьяным языком:
— Кум… сват… как же это так: все наши в «Арсенале» пошли… винтовки берут… пускай и винтовки… за рабочее, за правое дело… все вместе… сообща… А мы с тобой, кум–сват, одни здесь… с бутылкой… как те социал–предатели. Эх!
Иван совсем впал в ярость, размахнулся и так трахнул кулаком по столу, что с него полетели на пол и рюмки, и граненный штоф.
И упал Иван головой на стол и громко зарыдал.
И Максим ухватил его за плечи, упал головой ему на спину и тоже залился слезами.
— Бедные мы с тобой… кум–сват… покинутые… одинокие… двое нас только в целом мире…
Марта с Меланьей успокаивали их — каждая своего.
ОКТЯБРЬ, 3
В ПЯТЬ ЧАСОВ ПОПОЛУДНИ
1
В пять часов пополудни с Печерского аэродрома поднялся аэроплан.
На крутом вираже, едва не задев крылом лаврскую колокольню, он сделал небольшой друг над Печерском. Затем пошел вверх и заложил второй вираж — вдоль Крещатика, Васильковской, над Зверинцем и Набережой. Затем снова снизился и поплыл по большому кругу — через Подол и Сырец, над Караваевскими дачами и Соломенкой, через Киев–Московский и Теличку, до самой Слободки.
Здесь он перевалился с левого крыла на правое, взмыл ввысь и над излучиной Днепра лег на курс зюйд–вест.
Это был «фарман», пилотируемый прапорщиком Егоровым при авиатехнике Федоре Королевиче. Королевич держал наготове ракетницу и две красные ракеты.
Задание экипаж имел такое: три круга над городом от центра к окраинам — чтобы его могли увидеть во всем Киеве и Предместьях. Потом курсом зюйд–вест–зюйд двести километров; приземлиться в Виннице на аэродроме возле суперфосфатного завода. Прием — боевая эскадра Юго–Западного фронта, связь — персонально пехотный поручик Зубрилин.
Районные штабы киевской Красной гвардии, революционные части, все заводы и фабрики города предупреждены: три круга самолета, две красные ракеты — сигнал к восстанию!..
Три круга сделано — и сразу затрещали пулеметы в авиапарке, с башен «Арсенала», из амбразур Саперного замка.
Восстание в Киеве — за власть Советов — началось.
А биплан летел прямо на юг, и солдат Федор Королевич перевесился через борт, оглядываясь назад. Дуло ракетницы еще дымилось: он выпустил две красные — к бою! Два красных бенгальских огонька, ясно видимых на сером облачном пологе небосвода, тихо плыли по ветру к Днепру.