— Я пойду,— тихо сказала она, пятясь к выходу.

Во дворе ее окликнул Алексей. Девочка прислонилась к стенке и испуганно моргала: вдруг брат подойдет и увидит украденную тетрадь? Алексей воткнул топор в чурку и сказал:

— В отпуск иду, Аленка. Надумал на рыбалку сплавать. Могу взять тебя, Ромку, Вену... Поплывешь?

— Поплыву,— прошептала девочка. Она убито вышла в переулок. Ей было стыдно.

Аленка прошла мимо дома тетки Феклиньи и как-то незаметно для себя оказалась на берегу реки.

Синие волны разбивались о галечный берег. Аленка села под куст тальника и стала смотреть на волны...

Потом взяла тетрадь и открыла первую страницу.

Многое из того, о чем писал Алексей в тетрадке, Аленка слышала и от него самого, и от мамы.

Это было давным-давно, когда Аленки на свете не было, а Алеша только начал ходить в школу. Тетка Феклинья в то время еще не была набожной, но к богу и к священному писанию от-

носилась с суеверным страхом. Она держала в доме икону. И не потому, что молилась на нее, а так, на всякий случай.

Зимой с Алешиным отцом случилось несчастье. Он уехал на лесозаготовки веселым, здоровым. Обратно домой его привезли мертвым. Рассказывали, что он умер от аппендицита, потому что в тайге не было врача, а ехать в ближайшую больницу отец отказался — надеялся, что отваляется на нарах. Но отваляться не удалось, и у Алеши не стало отца.

И еще не успели похоронить его, как по деревне поползли слухи: Анисима наказал бог. Вспомнили, как он, будучи холостым парнем, вырезал в тыкве рот с большими зубами, глаза-щелочки и внутрь тыквы вставил свечу. Ночью он эту тыкву поставил на кладбище и повел туда ничего не подозревавших ребят. Некоторые из них, увидев светящуюся голову, струсили и убежали. Правда, Алешиного отца в тот вечер избили за озорство, и он больше не выкидывал подобных шуток. Но мнение о нем как о богохульнике сохранилось.

И вот после его смерти старухи стали усиленно убеждать Феклинью, что всевышний не стерпел издевательств ее мужа над ним и наказал, а она, Феклинья, должна молить бога, чтобы он взял сына Алешу под свою защиту.

Наслушавшись старушек, Алеша вспоминал, как отец назвал когда-то бога дураком, и все чаще и чаще стал задавать себе вопрос: «Может, и правда бог есть, и он наказал отца?» Мать теперь стала молиться и утром, и вечером. Она находила в этом утешение, предлагала сыну научить его молитвам. И однажды Алеша согласился. Если бог есть, то я вымолю у него прощение отцу на том свете, подумал он.

Жизнь сложилась так, что Черновым пришлось оставить родную деревню. Феклинья переехала в рабочий поселок, поближе к младшей сестре Анне, купила свой дом. Скучала Феклинья, сокрушалась, что в поселке нет церкви. Вечерами она била поклоны, учила сына:

— И ты помолись, Алешенька. Бог, он все видит, зачтет в судный день твои радения.

И Алеша молился.

Как-то по приглашению пресвитера Феклинья попала на «собрание» баптистов. «Братья и сестры во Христе» встретили ее приветливо. Пресвитер долго говорил о заблудших овечках господних, которые сами не знают, что самая крепкая и правильная вера — баптистская. Феклинья слушала и понимала, что эта овечка—она, и внутренне соглашалась, что надо ей прибиться к одному какому-нибудь берегу.

И мать с сыном начали посещать секту баптистов. Алеша

перестал ходить в кино, слушать радио, потому что все это отрывало его мысли от Христа.

Ему хотелось достичь совершенства, во всем быть праведником. Но иногда он ловил себя на мелких грешках: то плохо подумал о пресвитере, то утаил от матери рублевку, чтобы купить сладостей...

Как достичь совершенства? Как-то, читая Библию, он нашел в послании апостола Петра такие слова: «Как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружайтесь той же мыслью, ибо страдающий плотию перестанет грешить».

Это было для него откровением.

Стало ясно: он должен отдать какую-то часть тела во славу божию, для своего спасения. Но как это сделать, чем пожертвовать, он не знал. Наконец план созрел: отдаст мизинец...

Было это вечером. Алексей ушел в поле и затаился около железнодорожной насыпи. И вот послышался перестук колес. Нигде ни души. Алеша протянул левую руку, положил мизинец на холодный рельс. Поезд уже рядом. Алексей сжался, закрыл глаза. Главное — не струсить, не поднять головы — иначе ее размозжит подножками вагонов. И вот руку кольнуло. Надо лежать, лежать, пока не пройдут все вагоны. Наконец простучал последний. Цела ли рука? Цела. Но горит, будто ее поджаривают на костре.

Спустя две недели Алеша вышел из больницы. Стыдно было лгать людям, которые проявляли участие, старались чем-нибудь помочь. А он все-таки лгал, потому что боялся: вдруг люди решат, что он хотел покончить жизнь самоубийством.

И все-таки он в те дни ждал каких-то чудодейственных изменений. Но его баптистская жизнь не менялась. Как и прежде, он ловил себя на мелких грешках и вымаливал прощение.

«Сейчас, когда я пишу эти строки,— читала Аленка,— я сам себе кажусь смешным и жалким. А ведь тогда я считал, что совершаю что-то героическое, самопожертвование во имя бога возвышало меня в собственных глазах. Религия унизила, растоптала во мне все человеческое, и долго бы я еще молился богу, готовил себя к раю на том свете, если бы не товарищи по шахтерскому труду...»