Через долгие двадцать минут в коридоре послышались знакомые лёгкие шаги – так ходит княгиня Шехонская. Лязгнул выдёргиваемый из скважины ключ, и Ольга сказала с напускным раздражением:

– Гаврила, придурок! Это ты сунул его в дверь?

– Так что, ваше сиятельство, господин Морис приказал мне приглядывать за кабинетом. Пока он, значит, тово…

– Чего “тово”?

– Ну, тово… горничную вашу новую испытывает.

– Дурья башка! Зачем же ты ключ в скважине оставил? Дверь ведь была заперта?

– Заперта, ваше сиятельство, я проверял.

– Ну и хорошо. А если кто чужой пойдёт, увидит ключ в замке, да и в кабинет заберётся? Чья будет в том вина?

– Ой!

– Вот тебе и “ой”! На, возьми и больше так не делай. Верни господину Морису. Он тебе ключ вручил для проверки, а не чтобы бросать его, где попало!

– Так точно, ваше сиятельство Ольга Владимировна. Я уж понял… Обмишурился, значит, моя вина. Вы бы тово…

– Чего опять “тово”? Не рассказывать об этом Морису?

– Да. А то он меня тово… Сердиты очень: чуть что не так, сразу в рыло…

– Ладно. Иди, принеси мне с кухни морсу, а я здесь за тебя покараулю.

– Спасибо, ваше сиятельство! Я мигом – одна нога здесь, другая там!

Послышались удаляющиеся шаги, и Ахлестышев быстро выбрался из западни. Едва он успел укрыться в будуаре, как снаружи раздался голос Мориса…

Ещё целый час каторжник проторчал у Ольги, дожидаясь возможности покинуть дом. Он понимал, что спасся чудом. Из-за глупого рвения одного дурака едва не погибла целая куча народа. И дело было бы провалено. Убить мало этого Гаврилу! Наконец камердинера отвлекли и подготовили партизану безопасный отход. Ольга проверила и дала знак: можно уходить!

Благополучно выскользнув на улицу, Пётр отправился на Козье болото. От волнения он не очень смотрел по сторонам. Вдруг на углу Большого и Малого Козихинских переулков ему бросились в глаза кареты с зашторенными окнами, под охраной жандарма. Укрытие резидента неподалёку! Не сбавляя шага, партизан свернул в сады и подкрался поближе. Так и есть! Во дворе нужного дома виднелась высокая шапка второго жандарма. Похоже, Егор Ипполитович попался. Что же делать?

Вдруг из двери во двор вылетел, как пушечное ядро, крепкий мужик в азяме, сбил жандарма с ног и бросился в кусты. Он нёсся, не разбирая дороги, прямо на Ахлестышева. Пётр узнал мужика – это был Васька, один из охранников Фигнера. Значит, Александр Самойлович тоже схвачен! Но раздумывать было некогда – за беглецом устремилась погоня.

Москва отличается тем, что дома в ней ставятся необыкновенно просторно. Там, где в Париже приткнут друг к другу три здания, кое-как поместится затрапезное жилище московского обывателя. В нём, кроме самого дома, будут ещё баня, дровник, выгреб, летняя кухня, флигелёк, конюшня, беседка, курятник и сарай для выезда. Кое-где заведут ещё и прудик с карасями… Вокруг обязательно сад, густо поросший плодовыми деревьями. Страшный пожар истребил дома, сгорели и заборы между владениями. А вот сады уцелели. Большие и непроходимые, они сделались укрытием для москвичей. Люди проделали в дебрях запутанные тайные тропы и ходили по ним из Тишинки в Рогожу, почти не показываясь на улицах. В дни погромов пустыри и сады спасли множество народа. Мародёры боялись соваться в эти лабиринты: их резали там без пощады. В Первопрестольной даже появилась новая услуга: предприимчивые люди заучивали паутину тропинок и водили желающих через город за малую мзду.

На такой тропе как раз и стоял Ахлестышев. Подпустив мужика поближе, он высунулся из-за дерева и сказал:

– Васька, беги за мной!

Растерявшийся парень застыл на секунду, но тут сзади грохнул выстрел, и пуля прошла над его головой. Это сразу придало беглецу решительности. Уже не разбираясь, кто его зовёт, он кинулся следом за Ахлестышевым в кусты. Партизаны пролетели большой пустырь, шмыгнули в хитрый малозаметный проход, перебежали улицу и опять углубились в сады. И погоня их потеряла.

Через десять минут каторжник вместе с Васькой спустились в подвал на Бронных. Пётр плеснул водки в чайный стакан и протянул гостю.

– Выпей!

Тот махом опростал его, только зубы звякнули об стекло. Поставил посуду, потупился и выдавил:

– Грех-то какой…

– Рассказывай.

Егор Ипполитович сидел в горнице и сочинял очередную реляцию для ставки. Обладая хорошей памятью, он всегда составлял донесение сначала в уме. Когда приходил курьер, штабс-капитану оставалось лишь записать текст у него на глазах и сразу отправлять человека. Таким образом, при резиденте не оставалось ни черновиков, ни других компрометирующих его бумаг. Все письма от начальства он немедленно сжигал. Эти привычки позволяли штабс-капитану переходить из квартиры в квартиру налегке, без долгих сборов. Да и для агентов безопаснее, если их имена нигде не зафиксированы.

В заднюю дверь стукнули четыре раза, и в горницу вошёл один из фигнеровских телохранителей.

– От Александра Самойловича? – спросил, подымаясь, Ельчанинов. Но мужик поглядел как-то странно, стянул с головы шапку и сказал:

– Простите меня за-ради Бога, ваше благородие…

Удивиться Ельчанинов не успел: в комнату ворвались четыре жандарма. Дюжие ребята схватили офицера за руки и повалили на пол.

– Заходите, господин полковник! – крикнул в сени капрал.

Явился сияющий Полестель.