– А что теперь случится с остальными?

– Все будет хорошо – раз они уже дотянули до конца. Всех неугодных мы

в этой истории убрали, попутно подчистив несколько траекторий. Оба

эксперимента прекращены. Как поступить с Магометовым и его людьми,

мы еще решим.

– Диего имеет отношение ко всем этим экспериментам?

– Нет. Траектория жизни Диего, связь с твоей матерью надоумили меня

223

приставить его к тебе в качестве ангела-хранителя.

– А что с моей матерью?

– В сценарии ты предсказывал, что она может появиться. Видимо, в

тайне от меня ты изучил в Архиве траекторию ее жизни, хотя это

строжайше запрещено всем участникам Организации – использовать

знание о траектории в личных интересах.

– И ты сам никогда не нарушал это правило?

– Я смалодушничал однажды. Мне очень хотелось улучшить жизнь моей

дочери, хотя она была в полной уверенности, что я от нее отрекся. Все это

очень плохо закончилось, потому что я нарушил правило и, ничего не

добившись, обязан был понести ответственность.

– Во время эксперимента я даже предположить не мог, что у тебя есть

дети.

– Как ты думаешь, сколько мне лет?

– 47?

– Точно. Узнаю тебя. Ты всегда угадывал возраст по одному виду

человека.

Неожиданно я расплакался.

– Что с тобой? – Валентин спрашивал нежно.

Сквозь всхлипы, стирая слезы со щек рукояткой пистолета, как некогда

шпионка Крис, я прошептал:

– Ведь Нелли твоя дочь?

Валентин кивнул утвердительно.

– Ты вспомнил? – спросил он.

– Нет… Ты ее убил?

– Да. Пришлось вырвать пару страниц из дневника Нелли, чтобы ты

раньше времени ни о чем не догадался. Смерть дочери – это та

ответственность, которую я понес за свою слабость. До этого Организации

уничтожила мою жену, потому что она мешалась и не имела никакого

смысла.

– Ты… сволочь. Это так жестоко.

Неожиданно мне пришло в голову, что я и есть Нелли.

– Успокойся. Организация имеет полномочия убирать людей, если они

бессмысленны для общества. Здесь нет места эмоциям… Ну, все, больше

так нельзя, я позвоню, чтобы прислали вертолет – тебя необходимо

224

доставить в аэропорт и немедленно переправить в лабораторию Рихтера.

Валентин хотел встать. Я опять направил на него дуло пистолета.

– Не глупи, малыш. Ты же не такой. После операции ты станешь

смеяться над собой сегодняшним.

– Что было в ответном граффити?

– В граффити? Ничего. Оно не имело смысла. В твоем сценарии

написано, что ребята из квартиры №44 все равно не успеют его увидеть.

Я вспомнил о Кошке.

– Что вы наделали? – прошептал я сквозь слезы. Образ Валентина куда-

то смывался.

– Мы… – поправил меня Валентин.

– Что мы наделали?

Я заревел в полный голос.

– Ведь я больше не смогу быть, как прежде. У меня теперь другое

сознание.

После операции ты опять все забудешь.

– Я не могу так каждый раз – начинать сначала. Мне нужно идти от

какой-то точки вперед.

– Отдай мне пистолет.

– Валентин…

Я опять вытер слезы и спросил:

– Разве ты не понимаешь? Я достиг тебя… Я достиг своего авторитета,

теперь я погибну.

– Ты и это указал в сценарии. Чтобы не погибнуть, тебе необходимо

немедленно вернуться в прежнее состояние. Ты сам выбрал путь

добровольного мученика, ты не пощадил себя ради Организации.

Мы замолчали. Слезы лились из моих глаз. Рука дрожала – я устал

держать пистолет на весу. Валентин смотрел на меня с теплотой и

сочувствием. Так мы и сидели друг против друга.

Я с дрожащим пистолетом. И он с ножом в рукаве.

Борщика посадили в наркологическую клинику. До меня дошли слухи, что

по решению судмедэкспертизы его признали невменяемым и после

лечения собирались перевести в психиатрическую лечебницу. Как ни

225

странно ему инкриминировали только убийство Пашечки-ключника.

Вашингтон уехала на Дальний Восток и больше ее никто не видел. Опять

же поговаривают, что много лет спустя в Москве появилась неописуемой