Ларик думал о ней непрерывно. Три дня назад они случайно столкнулись в метро — хотя черт знает, случайно ли... Возникло откуда-то ощущение, что он ее там специально ждал: давно знал ведь, в какое время она утром до Сити добирается и по какому маршруту. Сам он уже два года не ездил по той ветке метро — нынешний офис находился совсем в другом месте. Но почему захотелось сойти именно там, да еще ждать добрых двадцать минут ее поезда, он объяснить себе был не в состоянии.

А ведь и Танька могла уже десять раз место работы сменить — в конце концов, жила где-то у черта на куличках и время от времени жаловалась, что ежедневные поезда дальнего следования ее утомляют. Почти два года они не встречались, не звонили друг другу, ни строчкой не перекинулись, и ведь как странно — когда ее поезд к станции подошел, он уже точно знал, что она из него выйдет, из какого вагона, и что на ней будут очки. Раньше очки она, кажется, не носила, хотя, черт ее знает, может, он просто забыл... А по виду все та же Танька — тощая и нескладная, в охапку ее скорее — держать, держать крепко и больше не отпускать...

Он протянул к ней руку, ляпнул первое, что пришло в голову, что-то нарочито-грубое, как между ними принято было, — и вот она смотрит странно, глаза сделались мокрые, нос у него на груди спрятала, плечи затряслись... Черт, он не умел успокаивать женщин, только руки сцепил на ее спине — вот так, покрепче, и не отпускать больше, не отпускать...

Бедная, маленькая, милая, нежная женщина — как же в жизни тебя угораздило… Два года назад маму похоронила, теперь — меня... Стоп! Я что — сам себе сказал «меня»? Черт, ну бывает, дурь с языка слетела. Бедная Танька — бедный, бедный ее младший брат... Мы ведь, кажется, с ним одного возраста, значит, он умер совсем молодым... Да ведь и Танька не скажешь, что старая, может, на пять или десять лет старше — не спрашивал, неприлично у женщин спрашивать, впрочем, какая разница? Если ее причесать, то вполне даже молодо выглядит и совсем недурна собой...

Она успокоилась, щеки «клинексом» вытерла, тонкими пальцами по волосам провела, как гребенкой («черт возьми, разве женщины так причесываются, хочешь, расческу куплю тебе?»), носом шмыгнула:

— Пока, Ларик, приятно было, я уже на работу опаздываю, ты звони, если что...

«Ку-уда?! Я тебя только держать крепко-крепко собрался, вот уж фиг теперь отпущу!» Вслух сказал:

— See you![104]

И пошли. Каждый в свой офис, он еще больше на работу опаздывал — дальше тащиться от Ливерпуль-стрит. Только потом еле свободной минуты дождался, чтоб сообщение отправить: «Как насчет дринка в пабе в шесть вечера?» Танька лишь что-то невразумительное промычала на это.

Три вечера напролет он провел не в обсуждении новой кафельной плитки для ванной с Рашной, и не в сборке кукольных домиков с близнецами, и даже не в прогулке по парку с любимым лабрадором, как это было почти каждый вечер раньше, а в интернет-чате с Танькой. Как и прежде, работая бок о бок, болтали они обо всем, что придет в голову. Только форма общения поменялась, и раньше-то он не пытался ее уломать после работы пойти «на дринк».

А теперь — что случилось, в самом деле, и почему, черт возьми? Ну, допустим, сидели, сколько-то месяцев чуть ли жопами терлись, базарили целый день о том о сем, ну так что же, раз у обоих язык без костей... И хоть на ланч вечно вместе ходили, но на дринк в паб — единственный раз, и в любом случае это было два года назад! Танька скорее «своим парнем» была ему, чем одной из тех «птичек», которых хотелось бы в конце пати трахнуть или в командировке в гостинице соблазнить. Разве что если сама интерес проявила бы, Ларик всегда готов ублажить, если женщина просит, он как-никак джентльмен. Только Танька не просила, хоть, несомненно, он нравился ей. Может, и к лучшему, что не просила: один раз ублажил бы, второй, третий — и завертелась бы интрига. Без драмы бы не обошлись — работали вместе, последствия могли быть, еще до Рашны бы докатилось — кому это надо? Он семьянин, коллега и друг, но из-за интриги всего лишился бы: семьи, работы и дружбы.

А с Танькой дружить было интересно, у нее вовсе не бабский ум и почти мужской дух соперничества. С ней всегда нужно было держать планку: перещеголять себя хоть на рабочем, хоть на любом другом уровне, где простиралась его обширная эрудиция, Ларик и парню бы не позволил, а тут наметилась явная конкуренция со стороны женщины. Но в этом был даже особый интерес, как у спортсмена к сопернику, случайно попавшему не в свою весовую категорию. Тут главное не согласиться на «ничью», не говоря уже о поражениях, и потому требовалось знать все сильные и слабые стороны соперника. Только поэтому Ларик стал читать, например, двух русских авторов: один из них ей дико нравился, хоть он всего-навсего спародировал «Фауста», а другого — классика литературы, о котором на Западе знают все, — она терпеть не могла. Из английских Танька любила «Плоский мир», и хоть Ларик к нему сам относился так себе, но заказывал все новинки из серии еще до того, как они поступали в продажу, опередить ее прочтение ему удавалось всегда (Hurray![105]). Он слушал сюиту какую-то, пытаясь понять, почему композитор назвал ее «Джазовой»: русской классикой никогда раньше не увлекался, а тут пришлось. И даже русский язык учить начал! Не доучил. Ларика перевели на другой проект, видеться с Танькой они перестали, так что необходимость затмить ее своим блеском отпала сама собой. На новой работе появились иные соперники, хотя, чего греха таить, с ними интерес был не тот.

И вдруг два года спустя, за день до их «нечаянной» встречи на Ливерпуль-стрит, произошло несуразное. На его голову упала книжка. Тяжелая книжка в твердой обложке — вот просто так ни с того ни с сего взяла и шмякнулась. Ларик сидел в кресле у книжного шкафа, не двигался, шкаф не раскачивал, а она ему прям на макушку — бумс! Потирая ушиб, Ларик бросил взгляд на обложку: наискосок по ней крупно — резкие, угловатые буквы.

«Какого черта я эту книжку когда-то купил? Она же на русском...»

Перевод на английский он, впрочем, читал, еще года два назад. И не особенно оценил. «Кажется, от этой книги Танька тащилась, что, интересно, она в ней нашла?»

Ларик раскрыл томик на первой странице и прочитал вслух:

«...так кто ж ты, наконец?

— Я — часть той силы...»

«Черт!» — вздрогнул Ларик. Два года назад он сходил на урок русского языка и еще помнил фразы «При-евет!» и «Спас-иба!» И еще «Я пьяний вдризг!» — этому уже Танька научила, он просил что-нибудь общеупотребительное. А прочитать на этом странном алфавите мог разве что «Москва» и «СССР» — как же так получилось, что вдруг прочитал целую фразу? Мало того, понял, что она значит?..

«А крепко меня по башке трахнуло книжкой-то, черт возьми!» — усмехнулся Ларик и прочитал вслух другую фразу, которая бросилась ему в глаза на открытой странице:

«...к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: ‘Этого не может быть!..’»

Сомнений не было — он читал это сам, слова были понятны, хотя голос казался каким-то иным, более густым что ли...

«Черте что. Вот уж не замечал за собой раньше подобных явлений. Может быть, я еще и индийский знаю? Надо проверить у Рашны», — и открыл рот пошире: