Со стороны это, должно быть, выглядело забавно.

За столиком в японском ресторане устроилась вульгарная особа, на вид лет тридцати, и напротив нее — человек азиатской внешности, одетый намеренно «средне» — в джинсы и свитер. Большинство людей были одеты примерно так же, но на них это выглядело естественно, а на нем — как маскарадный костюм. То он пытался засунуть руку в несуществующий карман, то поправить отсутствующий галстук — явно привык в деловом костюме ходить.

Маруся поедала сашими в неподобающих количествах, как воду пила коллекционное вино, громко хохотала, надувала губы, что-то таинственно шептала, а на лице собеседника все явственнее обозначался ужас. Раскосые глаза его стали почти круглыми, он смешно хлопал ртом, и Маруся немедленно это отметила, с восторгом заорав: «Ну и рожа у тебя, Шарапов!» — и ткнула пальцем в кончик носа своего ошарашенного визави. Она была очень довольна собой — ей удалось создать впечатление, что она знает все о планете Брут, причем не выдавая источника.

— Так что, понимаете, — интимно проворковала Маруся, заглядывая в глаза «корректора личности», — вы мне почти ничего нового сказать и не можете. А я вам могу. Но не уверена, что хочу.

Она победительно улыбнулась, повертела в руке деревянные палочки, с отвращением бросила их на стол, схватила кончиками длинных наращенных ногтей кусок сырой рыбы, обмакнула в соевый соус и отправила в ярко-красный рот.

— Скажи, ногти у меня как палочки прям, я суперяпонец, ага, — она склонила голову набок и примолкла, с интересом глядя в лицо собеседнику.

— И как же мне вас заинтересовать? — спросил он через пять минут, когда она уже почти решила, что, пожалуй, пауза затянулась и надо сказать этому тормозу что-нибудь нежное.

— На каждый товар есть своя цена и свой покупатель. Покупатель — вы, товар у меня, осталось только договориться о цене. Я знаю, что здесь есть призраки с планеты Брут, знаю, как их найти, в каких обстоятельствах они делаются почти материальными. Какое у вас будет предложение?

— А что вас интересует? Какие единицы измерения, в смысле? — спросил напряженный тип.

Маруся откинулась на спинку стула, уставилась в потолок и зашевелила губами. Минуты две она сидела в одной позе, а потом оживленно задвигалась: то начинала вращать головой, то щелкала пальцами, то поглаживала себя там и тут — но не произносила ни слова. Ее собеседник застыл и напрягся, локти прижал к бокам, растопыренные ладони притиснул к бедрам, выпрямил спину, его голова словно вросла в плечи.

— Тысячи долларов, — выдала Маруся жизнерадостно. — Девятьсот тысяч меня вполне устроят.

— Миллион, — ответил тип. Тут уж был Марусин черед застыть. — Миллион, но вы поедете в наш офис, и мы считаем всю информацию соответствующей аппаратурой.

— Коррекции личности? — переспросила Маруся. — Я… Я бы не хотела никакой коррекции.

— Никакой и не будет, — ответил тип честно. Он был убежден, что на Земле все равно скоро наступит Конец Света и Маруся пропадет вместе со своим миллионом. — Ну, если миллион за поездку в офис мало, пусть будет полтора.

— Согласна, — сказала Маруся умирающим голосом. — Но деньги вперед.

Легкомыслие

Танька не спала уже вторые сутки. Надувной матрас — прекрасное приспособление в походных условиях и в помещениях, свободное пространство которых занимает не более обширную площадь, чем брезентовая палатка, раскинутая на привале в лесу. Но он же становится куда менее удобен, если ночью приходится то и дело вскакивать. А не вскакивать она не могла — стоило только Олежке закашлять или застонать во сне или, наоборот, затихнуть — Танька бросалась к кровати: что с ним? Ему больно? Может, воды дать? Или лекарство? Спит ли он? Дышит ли?..

С надувного матраса на полу так просто не вскочишь: нужно сначала совершить эдакий кувырок, почти как на уроке физкультуры — «вперед-головой», или «назад-головой», или даже «набок-всем-телом» — на гимнастических матах в спортзале это выполняется намного легче. Дополнительные неудобства возникали из-за отсутствия личных вещей — Танькина дорожная сумка была все еще на квартире у Робина, и принести ее он, похоже, совсем не торопился. Лишь на рассвете сомкнула она наконец тяжелые веки и провалилась в тревожный сон, но слишком скоро проснулась от солнечного луча, светившего через окно без занавесок прямо в лицо. Танька открыла глаза.

— Доброе утро! — Олежка сидел на кровати умытый и гладко выбритый и смотрел на нее улыбаясь. — Ты жива еще, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет. Чудный денек, мороз и солнце — гулять так хочется...

— В чем же дело? — Танька зевнула, попыталась встать, для чего ей в очередной раз пришлось изобразить акробатический этюд, и скатилась на пол. Потерла слипающиеся глаза, поднялась, сложила в аккуратную стопку одеяло, подушку и простыню и начала сдувать матрас: в развернутом виде он занимал так много места, что передвигаться по комнате можно было только бочком. — Идем гулять, Олежка, давай, одевайся теплее.