Инвалидная коляска была новенькой и безупречно чистой, если не считать тонкого слоя пыли, которой она успела покрыться за недолгое время, что простояла в прихожей. Кто-то позаботился о том, чтобы Олежку было на чем вывезти погулять, но до того, чтобы прокатить его в этой коляске по улице, видимо, ни у кого руки так и не дошли. Хотя стоило ли сетовать на кого-либо? Даже в собранном виде коляска была слишком тяжелой и громоздкой, чтобы тащить ее вниз по лестнице с пятого этажа, без лифта, одновременно поддерживая слабого Олежку. А потом ведь надо было бы поднимать обратно, наверх, и Олежку, и коляску. Меньше чем двумя парами сильных рук тут вряд ли можно было бы обойтись. Как Таньке с ее хрупкими конечностями удалось вытащить брата на прогулку — один Бог ведал, но она помощи ни у кого не просила.

Утро действительно выдалось как на заказ: солнечное и сухое, и от него веяло весной, несмотря на декабрьский морозец.

«В саду, где стужей веет от земли,

два приведенья только что прошли[13]...» —

мурлыкала Танька. Давнишняя песенка прицепилась вдруг, и эти две строчки то и дело вертелись в голове. Олежка радовался ее певучему настроению и отличной погоде. И тому, что гуляют вместе, как раньше... когда он еще не был пассажиром инвалидной коляски, а Таньке не приходилось с силой толкать ее за его спиной. Он тряхнул головой, пытаясь отбросить смущение, и предложил по порции мороженого с шоколадом.

— Шоколадом лечить печаль и смеяться в лицо прохожим[14], — пропела Танька и вкатила коляску в автоматически раздвигающиеся двери ближайшего кафе.

— Легкомыслие очень полезная штука, — сказал Олежка, когда, сидя за столиком, они осторожно скребли чайными ложечками по твердым холодным шарикам малинового и фисташкового мороженого, густо посыпанного тертым шоколадом. — Ты знаешь, примерно в таком же кафе мы с... хм... моей подругой познакомились как-то раз с одной очаровательной старушкой. — Олежка оглянулся вокруг, словно искал глазами — то ли старушку, то ли подругу.

— Расскажи, — улыбнулась Танька.

— Ну, слушай, — Олежка отложил ложечку и отодвинул почти нетронутое мороженое; он явно не сладкого. — Это несколько лет назад произошло, у меня тогда был странный этап в жизни — я воспринимал все слишком серьезно, реалистически, никакие бредни в голову не пускал вообще. Это был верный путь к депрессии, скажу я тебе, туда я постепенно и погружался.

— Это ты-то? — Танька выгнула бровь дугой.

— Угу. И на старуху бывает проруха. Я просто не говорил тебе многого в тот момент, да и у тебя, похоже, были свои проблемы...

Она медленно и тихо покачала головой, глаза отвела.

— Ну вот, — продолжил Олежка, — я тогда объективно посмотрел на себя, проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что мне не хватало легкомыслия — жизнь не настолько хороша, чтобы разумный человек мог позволить себе постоянно воспринимать ее серьезно. Ну а где ж было это легкомыслие взять, если оно давно испарилось и не было его у меня ни грамма? И решил я для начала воспользоваться чужим: ходил в цирк, читал глупые книжки, смотрел комедии — ничего не помогало. Тогда я надумал съездить туда, где мы жили, когда были детьми… наша старая квартира, ты помнишь?

— Как же я могу забыть? — грустно усмехнулась сестра. — Жалко, что дом наш снесли...

— Дома давно нет, ага, но какие-то пейзажи, виденные в детстве, все равно же остались. Я надеялся, что они вернут мне соответствующее настроение. Там все изменилось за прошедшее время, дома и улицы я не узнавал, но зато встретил... хм... подругу детства, мы с ней довольно долго не виделись. Она тоже стала серьезной до невероятия, да и, как выяснилось, страдала той же проблемой: будучи реалистичной натурой и настоящим прагматиком, постепенно впадала в депрессию.

Танька знала про эту подругу больше, чем Олежка мог бы ей рассказать, но слушала не перебивая, только покачивала головой да губы перебирала нервными пальцами, будто пыталась заслонку на рот наложить, чтобы нечаянно не ляпнуть что-то.

— Странно еще было то, что моя подруга все время рядом жила, а вот встретиться нам удалось только на родине.

Олежка сделал паузу, выжидательно посмотрел на сестру. Она продолжала молчать, пальцы сжимали губы так, что те побледнели.

— Обсуждали мы наши депрессии в кафе, очень похожем на это, а за соседним столиком сидела смешная старушка, которая с упоением уплетала мороженое — одну порцию за другой — и прислушивалась к нашему разговору. «Извините, что вмешиваюсь, — вдруг сказала она, — но я могу вам помочь». Если коротко, она была колдуньей и предложила нас с... подругой заколдовать немножко. А нам уже так надоело быть серьезными, реалистичными и депрессивными, что мы согласились. Она нам дала конфеты: съев по одной, мы превращались на десять часов в детей — вели и чувствовали себя, как много лет назад.

Танька улыбнулась — младший брат с детства придумывал сказочные продолжения к реальным сюжетам, а иногда на полном серьезе не различал, где правда, где фантазия. Он даже ей, Таньке, неоднократно говорил, что видел, как она колдует и летает. Новая история про старушку ей нравилась, она продолжала слушать и одобрительно кивать.

— И стали мы с подругой по воскресеньям встречаться в парке: катались на карусели, бегали, смеялись и танцевали, не думая о работе. Чувствовали себя превосходно. А иногда ходили по городу и видели его как в первый раз — детский взгляд совсем не такой, как взрослый, так что даже город, обычно скучный и деловой, нам очень нравился. Депрессия отступила. Проблема была в том, что конфеты кончались, но адрес мы у той старушки не взяли, не поверили потому что. «Будем реалистами», — сказали мы однажды друг другу одновременно, и нам смешно стало обоим. А потом я предложил ей продолжать просто так встречаться по воскресеньям, кататься на карусели и веселиться. Так мы и стали дальше жить — без депрессии и волшебных конфет, а по воскресеньям обязательно ходили гулять.