Он сначала думал, что сразу и помрет, раз задачу свою выполнил и с невезением справился, особенно после того, как того негра из сна на улице встретил и негр ему подмигнул, но ничего трагического не случилось. Так бывший лузер и дожил спокойно, весело и легкомысленно до глубокой старости.

— Хорошая сказка, — улыбнулась Нелида. Она уже явно ощущала присутствие еще кого-то, даже как будто слышала постороннее дыхание, но не могла уловить, где именно, поэтому разговаривала вслух, надеясь, что ее собеседник как-то раскроется.

— У твоей мамы талант, и у тебя он тоже есть, — ответил голос. — С днем рождения, кстати. Двадцать один — дата серьезная, по английским обычаям ты совершеннолетняя.

И тут Нелида поняла, что пришел момент, которого она с глубоким волнением ждала с малых лет: у нее действительно есть покровитель, он сейчас здесь и, судя по тому, как звучит его голос, сидит внутри неё.

— Спасибо за поздравление, раз уж вы знаете про мой день рождения, значит, мы с вами уже знакомы? Но я в этом пока не уверена, не вижу вас почему-то. Скажите, пожалуйста, кто вы?

Наступила пауза. Нелида каждой клеточкой ощутила, как какое-то существо внутри смутилось, заволновалось, чуть ли ни зашаркало ногой по полу — ее, Нелидиной, ногой! И наконец произнесло:

— Я — твой отец.

Лесбиянка

Уже полчаса она притворялась спящей. Женские руки ласкали ее шею, волосы, плечи; теплые губы нежно касались сомкнутых век, переносицы, щек и шептали: «Танька... Танька моя...» Открыть глаза и посмотреть в те, что были напротив, было невообразимо стыдно, совершенно гадкое чувство наполнило ее изнутри: «Я превратилась в лесбиянку. Ну вот — докатилась...»

Не открывая глаз, Танька осторожно повернулась на другой бок и села на краю дивана.

— Доброе утро, — сказала она хмуро и начала поспешно натягивать свитер.

— Танька... — все так же нежно прошептала Варвара и поцеловала ее в спину. — Куда ты собираешься, моя хорошая?

— Я... пойду, посмотрю, проснулся ли Ося, — и метнулась из комнаты стрелой, даже не заглянув на кухню, где ее племянник спал на диванчике под теплым верблюжьим одеялом.

Тихонько, чтобы, не дай бог, не привлечь внимания каких-нибудь чутких и любопытных соседей, Танька вошла в ванную и заперла дверь изнутри на задвижку. Открыла воду и посмотрела в зеркало. Собственное отражение показалось расплывчатым, мутным. «То ли Варвара давно не чистила зеркала, то ли мы вчера так накирялись, что у меня до сих пор глаза ни на что не глядят», — она приблизилась к зеркалу так, что почти упиралась в него носом, и убедилась, что грязи на нем не было. Глаза там были такого же цвета, какими она привыкла их видеть во всех своих отражениях — карими. Только на этот раз выражение в них было иное, словно смотрел на нее из зеркала совершенно чужой человек — презрительно, холодно и осуждающе.

«Как же я докатилась до этого? — продолжила она терзаться, пытаясь проанализировать случившееся. — Допустим, у Варвары произошел гормональный сдвиг, это с самого начала было ясно, как дважды два. И не исключено даже, что она всегда интересовалась женщинами, и не я у нее первая. Но я-то ведь точно не спала раньше с другими тетками! Пусть она даже мне нравится очень, как человек, во всяком случае... Но зачем надо было лезть к ней в постель?.. Скорее всего, это шампанское подействовало, чересчур много мы его вчера выпили».

Танька поспешно стянула свитер, перешагнула за высокий бортик чугунной ванны с отбившимися в разных местах кусочками эмали и подставила под душ острые лопатки.

Какая же ты тонкая вся... Могла бы я тебя на руках носить, хоть в полете, хоть по земле, если бы за всей твоей хрупкостью не ощущалась сила неимоверная. Откуда только она берется в тебе? И ведь это надо же, какой получился искус. Вот уж не думала, что постигнет меня когда-либо такой величайший соблазн, ничему подобному я никогда еще не подчинялась. Еще ни один мужчина не пробуждал меня так, а о женщинах я и сама не думала. Танька, меня спасут пост и молитва, хотя я в некотором роде и шучу. Я как отшельник, который решил, что уже вполне достиг полного аскетизма, и тут является эдакая гурия и начинает соблазнять его своей неземной красотою. А ты в порыве страсти сказала мне, что любишь мою душу. Пропала моя душа, я буду гореть в аду. С удовольствием. За каждую ночь с тобой, Танька. Но ты вовсе не грех, моя милая, а если и гурия, то не адская, а наоборот — райская... И я безумно люблю тебя. Молиться буду — тебе. А вот как быть с постом, я еще не придумала. Могу вовсе не есть, святым духом питаться, лишь бы летать с тобой денно и нощно...

«Какой это был странный сон — мы словно летели куда-то... — под теплыми струями душа Танька стояла неподвижно. — Но проснулись, тесно прижавшись друг к другу, обнаженные, на скрипучем диване — куда с такого взлетишь? Напились вчера до беспамятства, до похоти... Нет, лучше забыть все, что между нами произошло, уйти отсюда побыстрее, забрать Осю, не возвращаться, а если и вспоминать, то лишь как сон...»

«Самый прекрасный и удивительный, который снился когда-либо...» — продолжил робкий внутренний голос. Это был совсем не тот голос, что слышался раньше в ее голове, который, бывало, тоже с ее мыслями спорил, а иногда наоборот, соглашался, но всегда звучал твердо и убедительно, без всякой робости. Ее собственный внутренний голос — был совершенно нормальным явлением и не казался симптомом психического расстройства: куча людей сами с собой разговаривают, не считая себя шизофрениками. И любой человек, наверное, знает, когда собственный Здравый Смысл борется с неразумными проявлениями психики. А вот того иного голоса, звучавшего иначе и так явственно, словно внутри был другой человек, Танька не слышала, по крайней мере, несколько часов уже. Он в последние дни как-то все меньше себя проявлял, будто спал. А сейчас и вообще — то ли куда-то исчез, то ли...

«Умер?..» — отозвалась она расстроенным мыслям, сразу же вспомнив об Олежке. Танька закрыла воду, обернулась полотенцем и позвала едва различимым шепотом, услышать который мог только брат: «Олежка... Олежка, ты здесь?» В ванной стояла неуютная тишина, лишь нетуго закрученный кран отозвался дробью разбивающихся о дно раковины капель. И ни звука, ни шороха не было слышно больше ни внутри, ни за дверью, запертой на задвижку.

Взлохмаченный Ося сидел на диванчике и жмурился, как сонный котенок.