Шрифт:
* * *
Они идут. Их пламя пышет, пышет. Вверх, на мосты, в бульвары, к площадям. По этажам. По крышам. Выше, ВЫШЕ. И радио в аэропланах жарко дышит. Огнем речей горят сердца и крыши. И кто не хочет, даже тот услышит, когда они идут. Идут. ИДУТ. * * *
Водоворот толпы. Тесней, смелее митинг. «Товарищи! Друзья! Пришел великий час. Любимые! Поймите же, поймите: уже никто разбить не в силах нас. Новым светом вновь пылают зори. Солнца алый не сорвать платок. Всколыхнулось человечье море. Океаном поднялся Восток. Индия! Твои мы слышим стоны. Индия! Заветная страна. И готовятся Аустэны и Уинстоны нам по счету заплатить сполна. Вой, Китай! В восстания восторге стенам мира вновь не устоять. Слушайте, дыхание тая, Лондоны, Парижи и Нью Йорки: Бушует пламень яростный потопа. Холодный пламень половодных волн. Без сожаленья, чванная Европа, от наших гаваней мы оттолкнем твой челн. Кто против нас, могучих жаждой роста, кто б против нас стеною встать посмел, коль заодно — чеканят ТАСС и РОСТА — сто сорок пять, четыреста и двести девяносто мильонов душ и тел?» Пылают слов огнем, огнем горят знамена. И в тысячах грудей кипит святой восторг. «…Вставай, презреньем заклейменный далекий север и восток…» Стоустая — прибоем волн — молва. Могучее — биеньем сердца — вече. И пенье волн живых, волн человечьих покрыло мощные слова. * * *
Прошли. Опал прибой. На флагах — жизнь и труд. Не ламповщик — заря зажгла багрянцем небо. Здесь город был. Здесь город был и не был. И только души — пленные Эреба покоя ночью светлой не найдут. 1927 «Воля России». 1928. № 1 ГИБЕЛЬ ГЕЛЬГОЛАНДА
Поэма
Gutta cavat lapidem пес vis, sed saepe cadendam.
Капля камень долбит не силой, но частым паденьем.
Моряки
Там, где не раз в гавань якорь бросал пароход нелетучих голландцев и матросы, бранясь, протирали глаза, возвращаясь из баров на шканцы. Там, где от брызг в плащ — льдяною стеной осторожная куталась рубка, гордый бритт, пьяный вдрызг, светр загнав шерстяной, перекусывал с горечью трубку. Там, где маяк или трепетный бриг яхты стан одевал шалью яркой; чьей страны, страсть тая, любовался старик у витрины редчайшею маркой. Там, где матрос, чью жену черт унес, за чужой волочился женою, — набежав во весь рост, бились волны в утес, умирала волна за волною. Разрушение
В год, грозный год, батареи открыв, корабли подходили не с оста: покорители вод взрыв бросали на взрыв, рвали немцев осиные гнезда. Рейд отдал пыл не ладьям рыбаков — крейсерам, миноносцам, буксирам. И утес встал и стыл над прибоем веков в минном поле пустынным и сирым. Горд был утес. И хотела волна овладеть и владеть великаном. Сколько пролито слез… Поцелуев она не считала. Не счислить бакланам. Чайкам не счесть. Альбатросам не знать всех угроз и бессильных истерик. Затаив в брызгах месть, убегала, грозна, на пологий податливый берег. Гибель Гельголанда
Прост был уход броненосцев на вест, но веселым он не был походом. И дрожал пароход, старожил этих мест, при рассказе друзьям-пароходам. Там, где круги корморанов — на дне мертвый кит, — там раскинулся остров И глядят старики на труды прошлых дней и в тоске задыхаются острой. Скор бег минут. Фильмой жизнь пробежит — — людям мерить мгновенья веками! Возмущенья минут, и уснут мятежи, и волне покоряется камень. Спит старый плес. Нежным телом волна — гордой женщиной саги и эдды — обвивает утес, обладаньем сильна и взволнована счастьем победы. Нибелунги
Мертв Гельголанд — лучезарный Зигфрид, месть сладка синеокой Брунгильде. Стаи шхун и шаланд тянут сельдь, и парит ЦЕППЕЛИН, и купцы первых гильдий рвут облака и, считая, плывут к берегам — гиацинтам Голландий, где жена рыбака вышивает уют колыбельною о Гельголанде. Где чинит снасть, море в скобки берет, Зюдерзее вправляет в плотины, как спокойную страсть, как спокойный — народ заплетает свою паутину. Там, где Рембрандт подтвердил, что живут люди крепкие, не ротозеи — позабыв Гельголанд, выткут жены уют колыбельною о Зюдерзее. «Воля России». 1929. № 4 «Ах, уйти бы. Уйти далече!..»