Поэты пражского «Скита»
вернуться

Малевич Олег Михайлович
Шрифт:

СЛУЧАЙНЫЕ СТИХИ

Как долог путь! Избитая дорога И месяц сгорбленный, и вялая трава… По вечерам — у дымного порога Плащом дорожным тело укрывать. И знать: ничто не будет новым; Разрежет солнце вяжущую муть, И застучат опять подковы — В далекий путь. Измятыми, лежалыми словами Не высказать расплесканную грусть… Нет женщины печальнее глазами, Чем Русь! Ветер обманный Над полями стынет. Над полями туманы Густые, густые, густые… Слова — колосья: долгими ночами Их гнет к земле расплесканная грусть: Проходит женщина с печальными глазами Русь!

«Озерные проталины, хрупкий снег…»

Озерные проталины, хрупкий снег, звоны кандальные в тишине. Ветер над соснами. Полумесяц — серьга. С пушистыми косами пурга. Ах, Россия! Страна бесконечная, не распаханный плугом пустырь. Ширь степей и задумчивость вечная, да прибитые ветром кусты. Тело Ее — медвежее, думы — разбойный свист, а сердце — такое нежное: весенний лист. Тело — медвежее, думы — разбойный свист… Прохожие и проезжие: посторонись! Бредят равнины снежные, воздух простором мглист… Тело Ее — медвежее, сердце — весенний лист. Думы разбойные, хрупкий снег, сосны стройные во сне: мерзлые подталины, звонкий лед, над холмами дальними стаи лет… Кто твои перечислит тропы? Кто с трудом прочтет по складам степей непокойных ропот и четкий рисунок льда? Не любят Тебя и не знают: Ты так далека, далека… Только птиц бесконечных стаи не пугают Твои снега. Только птицы кружатся над рощами, знают ласковость летних дней: сколько солнца горстями брошено на широкую грудь полей! Перелетные в небе птицы, дождем прибитая пыль, придорожной рощи ресницы и верстовые столбы. Ночь тягучая, звезды над тучами и ручьи текучие… И птицы, и пыль, и ветер, и дождь, и ночная мгла, как мы — бездомные дети, не знающие угла. «Своими путями»1925. № 8–9

КИНОСЕАНС

Пусть глицериновые слезы скользят по девичьим щекам и снег летит из-под полозий к ее слезам, к ее шагам, мы равнодушные, мы дремлем, нам скучен радостный экран, и медленно скользят деревни, и города скользят в туман.
* * *
Но музыки сорвалось пенье! И взвизгнул брошенный смычок! От этого оцепененья никто предчувствовать не мог: над обезумевшим оркестром, среди взметнувшихся рядов так сердцу — стало тесно, тесно! так горлу — не хватало слов!
* * *
Без слез, без гнева и печали с серебряного полотна, бесшумной развевая шалью, неслышно спрыгнула она. И медленно прошла, коснувшись холодной тенью жарких рук, но руки сильные послушно лишь воздух замыкали в круг…
* * *
Не зажигались долго люстры. Экран привычно, как всегда, горел настойчиво и грустно: До свидания, господа!

АСТРОНОМ

Давно изжив и славу, и любовь, наскучив жить, не веря в жизнь за гробом, он по ночам седеющую бровь склоняет над холодным телескопом. Всю ночь, пока в янтарных облаках лучи не вспыхнут розовым посевом, сжимает штифт в ладони кулака, и пальцы тонкие дрожат от гнева. А на заре — в тревожном кратком сне он мечется, кричит в постели: он видит сон — в волнистой белизне распавшиеся стены опустели; колышется туманом пустота, и в душу радостью плеснув сверх края, над миром медленно плывет звезда, лучами изумрудными сверкая… Звезда, где гнев, и горечь, и тоска изжиты в мудрости тысячелетий; звезда, которую всю жизнь искал и наяву которую не встретит!

«Брось над игрушечной пулей…»

Я счастье балаганное поймаю и научусь прицеливаться строже. Алла Головина
…Брось над игрушечной пулей морщить густую бровь, гибкие плечи сутулить над пестрой мишенью брось. Здесь полотняные весны, под звездами — полутьма, здесь убаюкали сосны в безоблачном ситце май; здесь и цветы не увянут, и птицам пути нет: только крылом деревянным взмахнуть и не улететь. Брось! Отложи монтекристо! [62] Пусть радостью — навсегда мельница крыльями крестит, на нитке дрожит звезда; пусть с непонятной властью картонной цветет весной мир балаганного счастья утерянных детских снов. 1933

62

Система мелкокалиберного огнестрельного оружия (по имени героя романа А. Дюма «Граф Монте-Кристо»).

Алексей ФОТИНСКИЙ *

ВЕСЕННЕЕ (НА ДВОРЕ)

Протоптала в снегу дорожки Каблучками лучей весна. Холод щиплет щеку немножко, Но душа совсем пьяна. Это время чудное такое: Туча сдуру роняет снег. Я поднял воротник, но спокоен. Я поверил шалунье-весне. И никто не боится стужи, Надоела зима полям. Знаю — скоро морщинками лужиц Улыбнется теплу земля. Солнцем пьян, над собой неволен, Кверху хвост — ошалел телок. Я поднял воротник, но доволен. Руки стынут — а мне тепло. 1924 «Огни». 1924. № 21

ИЮНЬ

Напряженно прислушались села, ждут рассвета в сплошной тиши. От тоски и снов невеселых только рожь, ошалев, шуршит. Снятся кос отбиваемых звоны и серпов леденящий лязг… И по стеблям, недавно зеленым, желтизна от корней поднялась. Не спеша ворот алой рубахи распахнет молодуха-заря, и коса, заблестев с размаху, затрепещет в руках косаря. Будет рожь молчаливо слушать, как бессильно трава легла. Как мелькая, чем дальше — глуше, Утомленно звенит игла. И от каждой серебряной вспышки тихий шелест, как стон травы. Но косарь равнодушен — не слышит, он давно к этим стонам привык. От усталости стал построже, на траву глаз с издевкой косит: «Что трава, что волосья — то же. Отрастет, не жалей — коси». 1924 «Огни», 1924. № 21