Поэты пражского «Скита»
вернуться

Малевич Олег Михайлович
Шрифт:

«С недавних пор мне чудится все чаще…»

С недавних пор мне чудится все чаще: В обыкновенный трезвый день, Над городом чужим, как шмель гудящим, Тревожная встает вдруг тень. — То над людской беспечной кучей Уже неотвратимый случай Заносит властные крыла. И, бросив исподлобья взгляд колючий На ваше сытое благополучье. На ваши вздорные дела, — — Не понимаю, как — слепые совы — Подъятого не видите бича. Непрочные под ним застонут кровы, И будете вы биться и кричать. И будет час. И ночи будут лунны. Когда неведомые хлынут гунны Неистовой голодною ордой. Не преградить их буйного прилива. И по смятенным селам, тучным нивам. Пройдя прожорливою саранчой. Оставят за собой лишь пепелища. Огню, мечу довольно будет пищи. Развеют и сожгут столетний, потный труд, И в петле огненной ваш город захлестнут. Ворвутся в улицы, в дома и храмы ринут. — О, как заплатите за сытость и покой! Забыв свой жалкий скарб и пышные перины, Вы стадом броситесь по гулкой мостовой. В размах пойдет раскачка с городского рынка, Накатится горой под крик и хриплый вой Всеевропейская последняя Ходынка. Сентябрь 1923 «Записки наблюдателя». Прага, 1924. Кн. 1

«По мокрой, каменной панели…»

По мокрой, каменной панели, В столичном, тягостном угаре Тоскливо, медленно, без цели Бредут задумчивые пары… И звон разбитого стакана, Рояли горестные звуки Летят из окон ресторана Во мглу тоски, печали, скуки… А жить без цели, без охоты, Когда тоска и скорбь так часты; Не проще ль сразу кончить счеты, Нырнув туда, под своды моста… Прага, октябрь 1923

«Он никогда не будет позабыт…»

Он никогда не будет позабыт. Гул оглушительных копыт. Взбесившихся коней степные табуны Куда-то пронеслись неукротимо злы И оборвались со скалы… Душа — убогий ветеран, на шраме — шрам, Ждет оправданья тем годам Неслыханного головокруженья — Освобождающего нет креста. И простота вокруг и пустота. Декабрь 1923 «Своими путями». 1924. № 1–2

«О, справедливей бешеная плеть…»

О, справедливей бешеная плеть И ласковее пламень адских горнов Прошелестевшего в письме покорном: Меня Вы не хотите пожалеть… Все громы труб архистратигов, Смерть пробуждающая медь. Слабей упавшего так тихо: Вы не хотите пожалеть… Те твердые слова, что на разлучном камне выбил, О, разве это месть? Подумайте о той — великой лжи на дыбе. Которую нельзя не произнесть. Январь 1924

ЭПИЗОД

За каждый куст, канаву — бой. Уж много дней — Одно лишь — бей! Рвутся вперебой Под пулеметный град. Маршрут прямой: — Петроград. Станции с грудами Вывороченных шпал, Впереди и вокруг дымит Огненный карнавал. Усталый, грязный, давно не бритый, Мимо горящих сел, По дорогам, взрывами взрытым, Он батарею вел. Бинокль — в левой, в правой — стэк, И прочная в межбровьи складка Сверлит из-под тяжелых век, Как у борзой взгляд перед хваткой. Без двухверстки места знакомы, Все звериные лазы в лесу, Все быстрей к недалекому дому Крылья прошлого сердце несут. За шрапнельным дымком к колокольне. Не забывшей простой его свадьбы, А оттуда тропой богомольной К затерявшейся в кленах усадьбе. Взяли мост. И опять — приказ прост: Первый взвод Шагом марш — вперед. Где за горкой — лощина, — Мать когда-то встречала сына, А теперь, как злой пес, — пулемет. Знать, родной растревожили улей. Если острыми пчелами — пули. Стой! С передков! — Давно готово. Иль позабыл привычное он слово? Переломились брови криво — — На карту все, — мое не тронь? — И, как всегда неторопливо: Прямой наводкою… Огонь! Октябрь 1923 «Своими путями». 1924. № 1–2

КОННИЦА

Как по площади пройдешь ты серединою Легкою стальной пружиною — Перебойный цок подков, Клочья пены с мундштуков, Кони-лебеди — поджары, А штандарты славой стары, Дерзкие хлестнут фанфары, Тонконогие запрядут, Проплывая ряд за рядом, — Раскрасавица, царица конница, Красоте твоей кто не поклонится! Уже бранными пошла полями, Дорогами пыльными… Похрустывая трензелями, Стежками шьет сильными. Не гостьей паркетною — коршуном Мелькнула в селеньи заброшенном. Все круче стремит, все напористей Беззубой навстречу, без горести! Пред тугокрылой птицей-конницей С опаской кто не посторонится, Кто встанет на дороге?! Одна лишь… Многих, многих, Последний перервав галоп Косою, — на земь… Скомкает… Не перекрестит мертвый лоб Рука девичья, тонкая… От края до края — рокотом… Брови сдвинуты, как в церковь идут. Обвалом находит — грохотом… Сжались плотно, в ивовый жгут. Рыси прибавь! Или не видишь, Господи — От гранат земля оспою Взрыта, ряба… Вот первые — уже поют, Зачмокали… Взметнулась соколом И по жнивью Вдруг — лавою За смертью и за славою!.. Как гневный демон — На огненную стену, Всесокрушающими потоками И — наотмашь, с наскока Рушь! Смертоносная несется конница. Вражья голова — покойница! «Воля России». 1925. № 11

НА ВОКЗАЛЕ

Дебаркадер. Экспресс. Вагон и — Вы. Не опуская головы, В упор глаз в глаз, На Вас смотрю, на Вас. Вы за щитом — мы не одни. Сейчас не должен дрогнуть рот. Ну, а потом… Потом один все дни. Один в норе, как крот. Все просто так: была игра. Потом — всю жизнь на стол. Не приняла. Я не ушел. Теперь — конец, и впереди — дыра. И Вам спокойных уж не знать дорог, — Зарвавшийся не я один игрок. И вот: недвижный, тусклый взгляд лови, Кольцом из трубки задави. Ведь все равно, когда вот так глядят, Не возвращаются назад. Вы не придете, знаю, никогда. И мне огромные глаза Тащить через года. Свисток. Ну, воля, напрягись! Сейчас не должен дрогнуть рот. Спокойнее. В глаза — не вниз, Быть может, я и не банкрот? Ведь стоит и впереди — безбрежность, Ведь порвалась одна лишь нить. И кто сказал, что я могу любить, И кто сказал, что у меня есть нежность! «Своими путями». 1926. № 12–13

Вячеслав ЛЕБЕДЕВ *

КРОВАВАЯ РОЗА

В осаде Йорк… И гром, и пламя… Бой с «Алой розой» — страшный бой! Но Белой, Йоркской, розы знамя Еще трепещет над стеной. Все ближе враг… Его угрозе Слабей противится боец… Конец прекрасной «Белой Розе», Ее защитникам — конец! В покое дальнем тихо лежа, Забылся рыцарь — весь в огне. Шлем с белой розою у ложа, И щит и панцирь — на стене. Ловя его несвязный лепет, Графиня юная под ним, Вся — сострадание и трепет, Челом поникла молодым… Вдруг — «Замок взят!» — зловещим криком Звучит у входа… «Замок взят!..» Глаза графини в страхе диком На розу рыцаря глядят… «Наш белый цвет! Клянусь святыми! Что делать мне? Погиб больной!..» А роза Йоркская пред ними Все ярче блещет белизной. Уже в соседнем коридоре Шаги; тяжелые шаги! Дрожа, с отчаяньем во взоре Графиня шепчет: «А, враги! Кинжал! Кинжал! Зови к ответу, Зови меня, Спаситель мой! Один удар — и розу эту Окрашу кровью молодой…» Движенье… крик… — и кровь каскадом… Румянцем розу обожгло — И забелело с нею рядом Графини мертвое чело. Но сколько крику, стону, грому! Враги вошли… И, сжав палаш, Ланкастер сам идет к больному — Взглянул на розу… «Это наш!..» «Чтец-декламатор». Берлин, 1922