Вчетвером на одном катере моряки подошли к месту аварии. Идти по следу застрявшего старшина не рискнул — направил «Аист» на чистую от камышей прогалину. На баке Захар — фал в руке, как лассо у ковбоя. Остальные попрятались — даже у старшины за штурвалом видны только лоб и глаза. Оно и понятно — два бойца Поднебесной, выставив автоматы, блокировали подход к береговой черте. Катер, плавно наползая из водной стихии на земную твердь, оттеснил их. Китайские пограничники застрочили, но не автоматными очередями, а воробьиными своими языками, изливая негодование против визита непрошенных гостей. Матрос их не слушал, он смотрел на чёрные дырочки автоматов, откуда должны были вылететь маленькие пульки, несущие ему, Сашке Захарову, полной расчёт с незадавшейся жизнью.

— Захар, прыгай, задрючу, — на миг в штурманском люке показалась Коротковская голова. Показалась и пропала. Жить старшина первой статьи, видимо, хотел больше своего подчиненного, ведь где-то в Магнитке не писала писем и не ждала его любимая девушка.

Сашка прыгнул на берег. Втянул голову в плечи и представил, как разрывая плоть, прошьют его сейчас автоматные пули. Китайцы не спешили стрелять. Они тыкали стволами моряку в бок, верещали на своём противном языке и всё махали куда-то руками. Со стороны, должно быть, картина выглядела так. Бестолковый и пьяный русский матрос припёрся незваный за водкой, а местные ему объясняют — здесь, мол, нет магазина, ступай назад.

Ступая вперёд, Захар добрался до своего обездвиженного катера, накинул фал на утку и вдруг…. И вдруг…. Он вдруг почувствовал себя Орфеем, вернувшимся из царства мёртвых. Впрочем, Захар мог и не знать про великого певца Древней Греции. Он просто почувствовал, что может остаться живым в этой смертельной переделке. Упал плашмя на кокпит и заплакал. Он рыдал и повторял:

— Мама…. мама… мама моя родная…(как Боже… Боже… Боже…) я жив.

Тонкий шёлковый японский фал, тем временем, натянулся, загудел, радуясь работе, и выдернул на стремнину разнесчастный «Аист» проекта 1398 «Б» с умирающим от счастья моряком на кокпите.

Днём раньше.

— Ты хоть знаешь, что у нас пожарник не работает? Лежишь, — ворчал Сосненко, лёжа на рундуке. — Ни черта ты не знаешь.

— Пойдём, починим? — свесился я к нему с гамака.

— Иди и почини.

Я ещё чуток поворочался для приличия — вдруг какая другая команда прилетит — и поплёлся чинить пожарный насос. Следом пришлёпал Николай Николаевич, как всегда, в белой парадной галанке. Впрочем, он и ключей в руке не брал, стоял за моей спиной — то ворчал, то советовал. Я скинул кожух, снял шкив с приводными ремнями, разобрал турбинный насос, ничего не нашёл предосудительного, снова собрал.

— Спытаем?

— Давай.

Запустил двигатель, подключил насос, поднялся на палубу, открыл пожарный кран — ударил напор воды. Для хвастовства, наверное, раскатал пожарный рукав, присоединил к гидранту и ну поливать палубу с надстройками. Моё занятие понравилось боцману. Он тут же сыграл сигнал — свистать всех наверх! Достал из форпика щётки, мыло, порошок стиральный, развёл в ведре пенный раствор — и начался аврал. Моё участие самое замечательное — тугой струёй смываю всё то, что ребята нарисуют мыльными щётками. Впрочем, боцман вскоре позарился и отнял у меня пожарный рукав, вручив щётку. Такой расклад моему старшине не понравился — он выключил пожарный насос. Боцман орёт:

— Воды!

Сосненко:

— Насос сломался.

— Так чините.

Я бросил щётку и полез в машинное. Вознамерился снять кожух пожарника, но Коля остановил:

— Всё работает, кроме твоей головы — где это видано, чтобы мотыли палубу мыли.

— Но ведь аврал.

— Сходи-ка лучше за тушёнкой — что-то хавать захотелось.

Катерные продукты не были под замком — каждый имел к ним доступ. В любой момент заходи, мажь хлеб на масло, завари чай, бери тушёнку — был бы аппетит. И то, что из машинного отделения я крался на камбуз, не означало воровство. Просто мне не хотелось попадаться на глаза экипажу, и особенно боцману, во время аврала.

Открыл провизионку, нащупал банку с говядиной, а вот хлеб никак не удавалось. Знаю, где-то на верхней полке, шарю, шарю — пустота. Да, блин! Дотянулся второй рукой до выключателя, щёлкнул. Мама дорогая! Вот он хлеб в хлебнице, вот моя рука, а между ними здоровенная крыса стоит на задних лапах, да ещё хвостом себя подпирает. Передними перед собой сучит, как боксёр, да ещё зубы скалит. Нет, братцы, на бокс сиё не похоже. Сейчас вцепится — а, известно, что крысы разносчики заразы — и помру я жуткой смертью. Отдёрнул руку. Тут и подпайольный житель куда-то юркнул. Я осмотрел булку — вроде не подточена — и закрыл провизионку.

Голова боцмана в люке спардека:

— Ну что тут у вас? Скоро вода?

Я стучу разводным ключом по кожуху насоса:

— Сейчас, сейчас….

Коля вскрыл тушёнку.

— Эй, что ты принёс? Смотри.

Под жестью крышки — зелёная плесень.

— Ты когда банку берёшь, надави на крышку — если хлопает, значит, испортилась, — поучал старшина.

Но банку не выбросил почему-то, а только плесень из неё. И полез на палубу, объяснять боцману, что пожарник, видимо, надо менять, а чинить бесполезно.