— Пойдем, выйдем.

Вышли на перрон.

— Ты косо посмотрел на мою жену. Какая меж вами связь? Откуда её знаешь?

— А что на вокзале были женщины?

— Вот ты как! Оскорблять?

— Слушай, мужик, ты ведь чего-то хочешь, верно? Говори, не томи. Если в лоб, то начинай — я первым не бью.

— Вот вы какие, тихоокеанцы….

Дальше мы заспорили о моей принадлежности роду войск. В конце концов, до меня дошло, что мужик напрашивается на халявную выпивку. Он даже попытался всунуть в карман моей шинели погончики штурмана гражданского флота. Но эту попытку я пресек и твёрдо сказал, что ему ничего не светит. Он вернулся в зал ожидания, а я задержался в гальюне. Вышел — парни рыскают по перрону в моих поисках. Решили, что этот кадыкастый мужик замочил меня. В зале ожидания мой недавний знакомый хрипел, лёжа на баночке, а Нурик сидел верхом, завернув ему руку за спину. Рядом молча стояла худенькая женщина с огромными полными ужаса глазами. Моё явление примирило стороны и развело по разным углам зала ожидания.

В вагоне оккупировали боковой столик последнего кубрика.

— Заметил, какая красавица проводница? — суетился Нурик Сулейманов. — Я бы к ней подкатился под бок.

— Вместе подкатимся, — одобрил инициативу Валера Коваленко. — У неё их два.

Мы выпили по стакану водки, и ребята утопали в начало вагона. Долго не было. Саша Тарасенко забеспокоился:

— Где застряли? Сходи на разведку. Да, смотри, третий бок не обнаружь.

И я пошёл. Весь вагон насквозь — нет парней. В тамбуре пожилая толстая проводница кидала уголь в вагонную топку.

— Мамаш, не видели морских пограничников?

— Да лучше б не видела. Катьке спать надо: она уж каку ночь глаз не смыкает — простыла, кашляет. А эти привязались. Два солдата здесь курили, я послала — образумьте, уведите. А один ваш вышел и обоих набил. Вот беда! Вы бы их забрали. Только послушают ли?

— Послушают.

Толкнулся в купе проводников. В полумраке картина предстала тяжкая. А может, затуманенная алкоголем фантазия обрисовала всё в чёрных тонах. Но мне показалось…. Мне просто по психике ударило то, что показалось. Нурик и Валера сидели на нижней полке, запустив четыре лапы под одеяло, под которым пряталась худенькая девица лет двадцати и отчаянно боролась двумя руками, одну из которых то и дело выдёргивала, чтобы прикрыть рот при глухом, надсадном кашле. Я чуть было не бросился в драку на своих друзей в защиту совершенно незнакомой мне девушки. Но сдержался. Решил действовать дипломатично.

— Не пора ли выпить, моряки?

И девушке:

— Хотите, я вам грамм сто принесу — помогает от кашля?

Наши бравые комсорги на перегонки кинулись к застолью — наверное, каждый мечтал осчастливить юную проводницу целебным пойлом. Прикрывая дверь, сказал:

— Закройтесь, они не отстанут.

Открылась дверь в тамбур, из неё строем затопали солдаты. Я шёл и оглядывался — они не отставали и не догоняли, но и дверь не закрывалась, впуская всё новых и новых. Это что за явление Красной армии народу? Достигнув своих, освободил проход, но и строй остановился. Оказывается, дивизия притопала предъявить претензию Нурику Сулейманову — зачем избил двух солдат?

— Как зачем? — удивился кок 66-го. — Чтоб не лезли.

— Это вопрос: кто к кому лез.

Ну и так далее…. Не люблю я эти пьяные диалоги. Короче, красноармейцы обиделись и предложили: либо толпа на толпу, либо Нурик идёт в тамбур с их лучшим бойцом. Без драки они не уйдут. Да, пожалуйста. Они даже не представляют, в какую каку лезут. Их многочисленность ничто перед умением. Один из нас станет в проходе, и полчаса как минимум будет косить всю свору. Кроме как на кулак им некуда лезть — не обойти, не обползти. Потом он сядет к столу отдохнуть и перекусить, другой его заменит. В Манзовке всех оставшихся в живых сдадим в комендатуру. Не следует забывать, ребята, что мы из войск госбезопасности, и нам веры больше. Пришьют вам политическое выступление, и выжившие будут завидовать павшим….

Мои доводы стушевали красноармейцев — они зачесали затылки. Так-то оно так, да как-то некрасиво….

— Никаких побоищ, — заявил Нурик. — Один на один. Кто хочет?

Пока я шёл вагоном с хвостом солдат, Сулейманчик присовокупил второй стакан, теперь изнывал от храбрости. А зря он это сделал. Я имею ввиду водку — в состоянии алкогольного опьянения боеспособность падает.

Такой расклад Красную армию устраивал — не зря же топали. Повеселели, заговорили меж собой. Вызвался поединщик — крепенький, кругленький такой, но Нурика поменьше. Вышли в тамбур, а я с шестью красноармейцами в предтуалетнике теснюсь. За дверью — бац! бац! бум! бум! А мысли мои: дурак ты, Нурик, я почти сделал эту дивизию — одними словами опрокинул наскок. А сейчас что? Тебя в тамбуре боксёр метелит. Меня? Мне и руки не дадут поднять, в стенку вплющат — и будь здоров, Антон Агапов!

Кажется, стихло.

— Ну-ка, — отодвигаю солдат от двери. — Гляну.

Приоткрыл, сунул голову в щель. Бойцы стояли, упёршись лбами, держа друг друга за уши. С разбитых лиц стекала кровь.

— Я — Нурик Сулейманов из Казани.

— Я — Талгат Бегашев из Удмуртии.

— Будем знакомы.

— Будем.

Нурик обратил свой взор на меня:

— Всё, Антоха, мы кончаем. Ничья.

Я закрыл дверь и объявил:

— Ничья, мужики. Топайте до хаты — все условности исполнены.

Сначала строем прокатилась новость — в поединке ничья, с моряками мир — потом дивизия начала эвакуироваться из нашего вагона. Когда появились умытые Нурик с обретённым другом ни у нас в кубрике, ни в проходе вагона солдат уже не было. Талгат представился, пожал всем пятерню, выпил стакан водки и ушёл.

— Шайтан! Боксёр попался, — сетовал Нурик. — Если б где посвободней дрались — кранты мне. Дерётся только руками, но смотри как.

Нурик в последний раз продемонстрировал распухшую иссеченную физию и прикрыл полотенцем. Залез на пустую полку в соседнем кубрике и успокоился.