— Стоп! — орёт Кручинин лебёдчику, и нам. — Экипажу покинуть катер!

Таракан первым кинулся к штормтрапу и засучил ногами по балясинам.

— Куда?! — рычит Атаман и рупором ему в задницу тычет. — Командир последним покидает борт.

Беспалов дёрнулся было наверх, но уже на руки, на голову его целятся Меняйловские гады. И мичман спрыгнул на землю, прижав уши плечами и разведя руки — а что, мол, я?

На палубе «Ярославца» другая картина — Мишка Терехов пытается уступить мне место на штормтрапе. Очень лестно ему последним покинуть катер. И я бы уступил, будь матросом, но старшинские лыки обязывают. Говорю ему самым зловещим и нетерпящим возражений тоном:

— Матрос, шилом на трап, или ваши останки будут отдирать от бетона слипа.

Курносый играет желваками, ненавидит меня взглядом, всеми фибрами своей души и…. уступает. Я спускаюсь последним и принимаю рукопожатие Атамана. Начальник слипа смотрит на Таракана, не скрывая злорадства.

Одну задачу решили. Вторая ещё сложней — слить топливо и промыть баки с мылом или порошком, чтобы не было даже запаха солярки. Не дай Бог, при наварке днища сварщик прожжёт дыру — так рванёт, что…. Вообщем, опасно.

Бригадный механ Трухлявый (фамилия — Трушин, а звание капитан третьего ранга) приказал вылизать топливные баки, как кот свои яйца. Вскрыли мы с Мишкой люки баков и поняли — смерть где-то рядом. Они (баки) длинные, плоские, узкие. Туда забраться-то — подвиг. А ведь там ещё надо ползать, ворочаться — щётку мылить, ветошью грязь убирать. А чем дышать? Пробовали в противогазах — собрали все гофрированные трубки, вывели наверх, на голову маску…. Залезть ещё можно — работать никак. Без них — два-три вздоха в замкнутом, пропитанном соляркой пространстве и… шумел камыш, деревья гнулись. На второй день адской работы синие нездоровые круги обозначились у нас под глазами, аппетит напрочь пропал.

— Всё, начальник, кранты нам.

— Возможности человеческого организма беспредельны, Мишель. Верь в это и выживешь, — без всякого оптимизма напутствовал молодого.

На третий день пришёл гражданский сварщик, посмотрел на наши подвиги, покачал головой:

— Сами докумекали или приказал кто? Ясно. Кончайте хернёй заниматься — вызывайте пожарку и залейте баки водой.

Всё. Просто и эффектно! Мы с Мишкой переглянулись и дружно скрипнули зубами. Не кап ты три раза (это о бригадном механе), а идиот один раз, зато конченный.

На 68-м дела шли не лучше. Пока мы на стапелях, им следовало перебрать ходовой двигатель — поменять коленвал с поршнями, гильзы цилиндров. Как это сделать без Сани Тарасенко? Герасименко спрашивает молодого моториста Сухина:

— Знаешь как?

Тот головой отрицательно мотает.

— Хорошо, — командир катера берёт инициативу в свои руки. — Снимай крышку головки блока цилиндров. Полчаса на работу. Потом приду и дальше озадачу.

Через полчаса ходовой двигатель ПСКа-268 лишился всех шпилек крепления крышки головки блока цилиндров. Сухин — руки крепкие — ключ на гайку и по часовой стрелке крутит. Много ли надо шпильке диаметром 4 мм? Где парнишку обучали и чему? А может, с головой раздружился? Или швейка врубил? Но здесь-то перед кем?

Герасименко, как увидел, за голову схватился и взревел:

— Вон из машинного — убью. Агапова ко мне.

Привели, как говорится, Агапова.

— Ты вот что, — командир 68-го хмуро смотрел в сторону. — На слипе тебе делать нечего — берись за наш БЧ-5. Иль тебе приказ Кручинина нужен?

— Не нужен. Будем разбирать ваш ходовой.

И началась у меня жизнь — не позавидуешь. Единственный старшина на два катера. Щётки стальные днище под сварку готовить — иди на склад выписывай. Металл с другого конца города — вези. Листы негабаритные, с кузова свисают, по земле шкрябают, ну, и сползают, конечно. Раз пять сгружали и снова загружали. Однажды попытались весь пакет толкнуть. Разом подняли, а он ни с места. Все в стороны, а меня прижало прогнувшимися листами. Ладони к коленям — кожа лопнула. Ну, я и выдал во всю мощь голосовых связок всё, что думаю об этих головастиках ханкайских. А рядом магазин, а на крылечке женщины. Они от моей нецензурщины в двери наперегонки. Во, как бывает!

Валолинию носили на центровку — вся бригада со смеху помирала. Да что рассказывать! Досталось нам на слипе. Чуть перерыв в работе, парни сигаретки в зубы и на травку загорать, а я известное место в горсть и на 68-ой. Там Самосвальчик с Сухим двигатель разбирают. До основания. Старые гильзы из блока выпрессовали, новые установили. Головку на огромном наждачном кругу отшлифовали, подшипники мотылёвые поменяли, поршни. Я с ними суечусь — где словом, где делом. Потом опять на слип. Прихожу — нет толпы в привычном месте. Поднялся, по катеру пробежался — пусто. Побрёл по периметру — нашёл. За колючку выбрались, на бережку загорают.

— Часом не сбрендили? — спрашиваю. — Работу бросили, в самоволку дёрнули.

— Брось, Антоха, — говорят. — Лезь сюда, расслабься. Завтра праздник. Сундук со слипа, избушка на клюшке, гражданские убрели. Айда отдыхать.

— Айда, айда, — зовёт Курносый. — Я тебе песню спою, на «Шмелях» парни сочинили….

Ну, уж нет. Только из-за твоего пения за колючку не полезу, на солнышке греться не буду. А пойду-ка я на 68-ой. Но Мишка запел, и я остался.

— Иман-1, Иман-1