— Права на стол. На дембель поедешь, тогда верну.

И отправил Саню с глаз долой, в ханкайскую группу. Вернулся матрос Захаров в плавсостав, мотористом на ПСКа-68. Гераська во все лопатки хотел отделаться от тупицы Сухина. До Захарика он меня всё шепотком уговаривал — напиши, мол, рапортишко: хочу на 68-ой, а он его протолкнёт по инстанции. Обещал отпуск краткосрочный, но я ни в какую. Теслик видел и рассказал, при каких обстоятельствах мичман Герасименко полетел за борт в ту памятную ночь. Ударил он меня сзади, подло, в голову — только вовремя я наклонился к канистре с маслом. Знал бы — хрен стал спасать. На ханкайском дне тебе, сундук, самое место. Смотрю, слушаю, отказываюсь и думаю: подожди, Николай Николаевич, я злопамятный — ещё сочтёмся. Таракан уже ходит передо мной навытяжку, и тебя построю.

Герасименко сам к Атаману — мол, из Самохвалова прекрасный старшина растёт, а Агапова к нему. Кручинин решение всех кадровых перестановок отложил до начала навигации. А чтобы знать, кто есть кто, отправил мотылей — кроме дембелей, конечно — на сборы в бригаду. Приехали, заселились в роту малых катеров. Саня в первую же ночь к зазнобе через забор помчался, но вместо её объятий угодил к патрулю — прямым ходом в погранотряд и на губу. Пять суток ареста приказом комбрига — как раз к нашему отъезду освободится.

А я под бригадного механа Трухлявого залетел. Заспорили на тему аккумуляторов. Он не прав, а упирается — морда красная, слюна через стол летит. Мне бы уступить, но как вспомню муки в топливных баках, и не могу простить ему его тупорылости. Каптрираза уже зубами скрипит:

— Что, много знаешь?

Я и сам не прочь скрипнуть, смотрю ему в глаза:

— Достаточно.

— Может быть, но на мастера не тянешь.

И зарубил мне мастера по специальности, а представление от Кручинина было. Жаль.

Четыре дня отзанимались, на пятый пошлёпали строем с малыми катеристами в отрядный клуб на встречу с делегатом 25-го съезда КПСС генерал-майором Константиновым. Сидим в зале, ждём, а Захарка, под присмотром конвоя, курит подле кучи снега. Два погранца-губаря таскают дары зимы широкими лопатами, а он курит — думу думает, пуская клубы. Не хочется ему ехать на Ханку, так далеко от своей любимой. Неплохо бы задержаться в Дальнереченске, хотя бы на губе, но до нашего отъезда. И тут судьба, ему показалось, улыбнулась. Идут те, кого мы ждём в клубе — делегат, начальник отряда и комбриг. Видят картину снегоуборки, и очень она их удивила.

— Ко мне, — говорит генерал-майор старшему матросу.

Захар сигаретку в угол рта, руки в карманах, подваливает:

— Чё?

Вы, конечно, можете и не поверить — воля Ваша. Но Захар в молодые годы прыгал на дула китайских автоматов, а тут какой-то генерал, к тому же безоружный.

— Чё? — спрашивает старший матрос генерал-майора Константинова, отличившегося ещё подполковником в боях на Даманском.

У сопровождающих шапки над бестолковками приподнялись от вздыбившихся волос.

— Вы в своём уме? — спрашивает делегат съезда моряка-арестанта.

— Да, — отвечает Захарка.

— Ну, так примите надлежащий вид — перед вами два старших офицера и целый генерал.

Захарка не спеша забычковал окурок, сунул в карман шинели, которую застегнул на все пуговицы и крючки (ремни у арестантов отбирают), ткнулся ладонью в висок:

— Старший матрос Захаров — отбываю пять суток ареста за самовольную отлучку из части.

— И чего вы добиваетесь — другого наказания или медкомиссии на предмет…? — Константинов постучал пальцем по виску.

— Я здоров, — объявил Захарка.

Командиры и высокий гость посовещались в кругу, скинулись правами, полномочиями и добавили Сане ещё пятнадцать суток.

— Есть! — ликовал Захар.

Мы Константинова отслушали и к Белову с предложением — организуй, товарищ мичман, культпоход в кино. Отъезд завтра — чем вечер занять? Пошли. Купили билеты в городском кинотеатре, но фильм посмотреть не удалось. Подкатывает моряк со «Шмеля»:

— С малых катеров? Ханкайцы? Выручайте, герои. Партизаны бочку катят — надо бы ответ дать.

Надо — дадим. Про кино забыли, идём в скверик, где обелиск сооружён погранцам, погибшим на Даманском. Партизанами прозывались призванные на переподготовку запасники. Им лет по сорок, плюс минус туда-сюда. Одеты, кто во что горазд — старые шинели, бушлаты, даже ватники. Шапки мерлушковые неизвестно какого срока, ремни брезентовые — одним словом, партизаны. Подвыпившие. Нас, вместе с Беловым шестеро, да столько же местных моряков. А эти валят и валят. Думали, бой будет — стенка на стенку. А они нас в круг взяли. Переговорщики выдвинулись.