Одинокий прохожий
вернуться

Раевский Георгий
Шрифт:

«Под легким ветром задрожавший лист…»

Под легким ветром задрожавший лист, Ночной звезды пустынное паденье, Удар волны, ее обратный плеск, И беззащитный голос человека… И если даже ни одна душа Тебя не слышит, — я тебя услышал Задолго до того, как ты сказал: «Я одинок!..» «Современные записки». Париж. 1934, № 56.

«Так, голову на милое плечо…»

Так, голову на милое плечо, — И грусть, и боль, и горе, и усталость, — Все отойдет — и многое еще… Так постепенно заменяет жалость Всё, что когда-то страстью мы звали. Во сколько раз она благословенней!.. Тому подняться легче от земли. Кто может опуститься на колени. Как сердцем мы становимся мудрей, Любимой спящей тихое дыханье Как бережем, как благодарны ей За самое ее существованье. «Числа». Париж. 1934. № 10

«Сентябрь и май смешались: тонкий…»

Сентябрь и май смешались: тонкий, Полупрозрачный воздух пьем. Пронесся дождь. Струею звонкой Вода сбегает в водоем. И, наклоняясь над водою, В прохладном золоте струи Я вижу небо голубое И прямо в нем — черты твои: Твой лоб, девически округлый, И волосы в узлах тугих, И тонкий крест на шее смуглой, И синие глаза, — а в них — В озерах чистых и огромных — Всё вместе: осень и весна, И облаков полет бездомных. В них лучезарного вина Струя звездящаяся блещет И, ясный затемняя день, В них страсти будущей трепещет Едва разбуженная тень. Альманах «Круг». Кн. 1. Берлин: Парабола, 1936.

«Открываю глаза — синева…»

Открываю глаза — синева, Закрываю глаза — тишина, Одиночество, ты надо мной Как орел поднебесный паришь. Но как слабая птица, во мне Содрогается вера, когда Твой печальный, торжественный крик Разлетается в небе пустом. Альманах «Якорь». Петрополис, 1936

«Холодный, светлый круг на мостовой…»

Холодный, светлый круг на мостовой И фонаря негромкое гуденье… Чудак печальный улицей пустой Бредет и разговаривает с тенью. Что ж делать человеку одному? Так легче, все-таки. Протянешь руку: Внизу другая — длинная — во тьму Протянется; прислушаешься к звуку Своих шагов: глянь, кончился квартал. А там уж парк: огромные каштаны, Их куполов торжественный овал На темном фоне, звездном и туманном. Альманах «Круг». Кн. 2. Берлин: Парабола, 1937

«Смотри, смотри: над серыми домами…»

Смотри, смотри: над серыми домами, Над уличной убогой пестротой, В просвете неба, как в огромной раме, Перекликаясь звонко меж собой, Проносится стремительная стая. Ты слышишь: крылья сильные шумят… В листве блеснула осень золотая, Дохнул сентябрь, — и вот они летят. За ними!.. Нет: их подлинной свободы Не заменить искусственным крылом. Что зимний холод северной природы, Озера, реки, скованные льдом! Его взломает по весне — и пенье Бегущих вод окрестность огласит. — Есть север сердца. Есть оцепененье, Когда оно сожмется и молчит… Скорей, скорей, пока еще не поздно, Спеши согреться светом и теплом. Скорей — чтоб не упасть во мгле морозной На белый снег беспомощным комком. Альманах «Круг». Кн. 3. Париж: «Дом Книги», 1938

«Хотя теснее лилии садовой…»

Хотя теснее лилии садовой, Чем полевой, — но и она цветет, Но и над нею сборщицы медовой С утра певучий слышится полет. Неделями потоки солнца льются На белые большие лепестки, День изо дня, — пока не раздадутся Садовника тяжелые шаги. Но даже срезанная, даже в вазе, В прозрачно-синем, длинном хрустале, — Она напоминает о рассказе Про лилии долины, о земле, Дыханьем южного сожженной лета, О кипарисе с тонкою главой, О водах синего Генисарета, О чайке за притихшею кормой. Альманах «Круг». Кн. 3. Париж: «Дом Книги», 1938

«На отдаленном небосклоне…»

На отдаленном небосклоне — О, только погляди туда! — На синем, на державном фоне Зеленоватая звезда Слезою крупной и печальной Дрожит — и чудится: вот-вот Она во мрак первоначальный В молчаньи полном потечет. Откуда эта безутешность Там, где, казалось бы, — одна Ненарушимая безгрешность И царственная тишина? «Современные записки». Париж. 1938, № 65.