Одинокий прохожий
вернуться

Раевский Георгий
Шрифт:

«Мой Друг, тебя я видел нынче спящей…»

Мой Друг, тебя я видел нынче спящей: Лежала тень вокруг сомкнутых век, Спокойная вздымалась грудь не чаще Волны вечерней, плещущей о брег. Когда ж, едва расслыша вздох глубокий, Я низко наклонился над тобой, — Мелькнул в лице какой-то свет далекий И в воздухе взмахнула ты рукой, Еще не просыпаясь. На мгновенье Я видел — не томленье и не страх, — Лишь дрожь неотошедшего виденья В твоих полураскрывшихся глазах.

«Полдневной щедростью согрета…»

Полдневной щедростью согрета, Ты прилегла на мягкий мох, — И — счастья робкая примета — Полуулыбка, полувздох. Неясным трепетом тревожит Чуть побледневшие черты. Ты спишь. — Душа моя не может Хранить подобной немоты. О, как мучительно, как страстно, С неутешимостью какой Люблю твой тайный и прекрасный Мимоидущий лик земной.

«Отраден мне твой проблеск нежный…»

Отраден мне твой проблеск нежный, Час утренний, беспечный час, — Но сумрак ночи памяти прилежной Отраднее во сколько раз! Так прелести твоей мгновенной Дороже мне, мой близкий друг, Твоих очей какой-то вдохновенный, Какой-то длительный испуг.

«Вот и вечер, вот и темный…»

Вот и вечер, вот и темный Возле самого окна Тенью закивал огромной. Вот и вечер. Тишина. Все молчит, все засыпает, Все заснуло. В этот час Только память начинает Свой бормочущий рассказ. Ты не спишь еще, подруга? Ты не отвечаешь? — Спит. Тихо. Только от испуга Сердце у меня стучит.

«Безжизненна, бледна и молчалива…»

Безжизненна, бледна и молчалива Сидела ты; полузакрыв глаза, И по щеке твоей как бы лениво Катилась одинокая слеза. О, тяжкая!.. Дрожащий и огромный, Весь этот мир катился вместе с ней, — Нет, не вселенная, — но только темный Печальный мир земной любви твоей. Не может быть, неправда, о, не надо! Что мне вселенная, что мне она — Без этой странной горестной услады, Без этого спасительного сна?

«Ночью долгой и безлунной…»

Ночью долгой и безлунной У открытого окна Слышу я, как ты томишься, Бедная моя весна. Жалуешься. О, как жадно, О, как долго я готов Вслушиваться в эти речи Странные, без всяких слов. И как будто только вспомнить, Только руки протянуть, — Милый друг, смеясь и плача, Упадет ко мне на грудь. И как будто не бывало Прошлого, — и снова я Повторяю, повторяю: «Жизнь моя, любовь моя!»

Утес («На самом крае дикого обрыва…»)

На самом крае дикого обрыва, Покрыт кустарником и лишаем, Тысячелетний сторож молчаливый, Ты спишь угрюмым, бездыханным сном. Что беспокойный голос человека? Что жалобы его? — Все глухо здесь. Одних лишь сосен слышится от века Протяжная торжественная песнь. Вогезы

«Какие тихие места…»

Какие тихие места, Какая высота! Как купол пали небеса На синие леса И замерли, — и все кругом Объято стройным сном. Лишь там, внизу, трубит в рожок Овечий пастушок. И песенка его легка, Как эти облака, Что, словно золотистый дым, Проносятся над ним.

«Я задремал — и надо мною…»

Я задремал — и надо мною Торжественный вогезский бор, Как старец, вел с самим собою Суровый древний разговор. О, как я сладко пробудился, Когда, немного погодя, Угрюмый сумрак огласился Легчайшим шепотом дождя.

«День отошел. Последний свет исчез…»

День отошел. Последний свет исчез За синими вершинами Вогез. Всё, что тревожило, что волновало, Глубокою сменилось тишиной. Лишь, музыки прозрачное начало, Незримый ключ гремит передо мной.