Одинокий прохожий
вернуться

Раевский Георгий
Шрифт:

Поездка в Линге

«Готово? — В путь!» Приветливый толстяк Взмахнул рукой, — и мощная машина Рванулась с места. Мягко покачнувшись На кожаном сиденье, мы с соседом Слегка ударились плечом к плечу И мирно улыбнулись. Перед нами Две парочки, а впереди высокий Угрюмый юноша, по виду немец, В плаще и устрашающих очках. Автомобиль летит. За нами следом И пыль и дым пахучего бензина, Навстречу нам сады и огороды, На грядках пугала и с ними рядом Спокойно скачущие воробьи. Но вот уж лес. Не замедляя ходу, Несемся в гору. По краям дороги Многосаженные толпятся сосны И кланяются, и шумят вослед. Дорога извивается. Направо Отвесная гранитная стена, Налево сосны. Вдруг — прорыв: с разбега Мы вылетаем на крутой утес. С двухверстной высоты вниз, по уступам, Сбегает лес: деревья выгибают Стволы вдоль скал, откидывают ветви, Как в ужасе пред бездной отступая. …………………………………………….. Сосед-француз болтает милый вздор О завтраке, о небе, о Вогезах, Я слушаю с учтивою улыбкой, — И вот уже не слышу: с вышины Мы, чудится, срываемся в ущелье. Туннель — и снова яркий свет и ветер, И озера блистающие воды, И далеко на синем горизонте Вогезских гор прерывистая цепь: Огромные, они напоминают О грозном, о величественном мире, И кажется душе, что им подобно В безмолвии над дольнею землей Она возносится… «А вот и Линге!» — Шофер протягивает руку влево. И точно: там, за ближним перелеском, Разделены извилистой ложбиной, Два исполинских высятся холма. Они стоят, как будто Божьим гневом Опалены: проклятые обрубки Сухих стволов, без листьев, без ветвей, Сбегают вниз сожженными рядами, И молодые свежие побеги Вкруг них растут испуганной толпой. У кладбища мы сходим. Здесь лежат Французские стрелки: двенадцать тысяч, По сорок-пятьдесят в одной могиле, Над каждой — белый деревянный крест. Двенадцать тысяч жизней!.. Неглубокий Песчаный ров, — и вот уж мы идем Немецким кладбищем: кресты и сосны, И вновь кресты: на двух-трех имена, А прочие без имени. Траншея. Молчаливой вереницей Мы движемся: направо и налево — Кротовые, глухие переходы, Засыпаны, завалены землей; Кой-где торчат расщепленные доски, И между ними, на земле, повсюду Обрывки проволоки заржавелой, Как в лихорадке спутанные корни Чудовищных растений. В вышине, Над головою, узенькой полоской Сияет бледно-голубое небо. Скорее, прочь отсюда!.. На вершине, На месте, где немецкой батареи Следы виднелись, я остановился И сел на камень. Спутники мои Ушли вперед. Спокойною прохладой Был полон воздух. Где-то в глубине Деревья тихо-тихо начинали Свое вечернее богослуженье, И солнца красноватые лучи Ложились на долины. Я сидел Задумавшись. На этом самом месте И день и ночь в пороховом дыму Метались люди, падали, — но криков Никто не мог расслышать: самый воздух Гремел от ураганного огня. Наводчики бежали. Офицер Бросал отрывистые приказанья, — И вдруг кидался в сторону и падал, Хватая воздух ищущей рукой. Победа? Слава? — Господи, как мало, Как мало дней до полного забвенья! Мне стало страшно в этой тишине. Я бросился бежать, но в переходах Запутался, не находя дороги; Я останавливался и бежал, Скользя и спотыкаясь. Наконец, Заслышал я рожок автомобиля: Меня искали. Через две минуты Я вышел на дорогу. В то мгновенье, Когда мы снова тронулись, сосед Мне крепко стиснул руку выше кисти; Я молча оглянулся: было бледно, Почти измучено его лицо. ……………………………………………. На перекрестке мы затормозили: Навстречу нам порожняя телега, Тяжелым запряженная волом, Прогромыхала. Девушка-эльзаска, Красивая, с веселыми глазами, Сидела свесив ноги с облучка И пела песню. 1927, Вогезы

НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ (Париж, 1946)

«Дорогой тьмы, дорогой мрака…»

Дорогой тьмы, дорогой мрака, Дорогой черного крота И прорастающего злака, — И вдруг: простор и высота. Светает; ранний отблеск гаснет В легко бегущих облаках Зари холодной и прекрасной, Как розоватых крыльев взмах. И, как задумчивое чудо, По тонким, утренним лучам Нисходит тишина оттуда К земли измученным сынам.

«Под вечер приляжешь усталый…»

Под вечер приляжешь усталый Дороги на самом краю, И ветром, совсем, как бывало, Охватит всю душу твою. И кто бы ни шел и ни ехал, Печален иль навеселе, — Ни слез не услышишь, ни смеха, На ласковой лежа земле, Широко раскинувши руки, В высокой траве головой, — Лишь ветра правдивые звуки, Большое молчанье, покой.

«Видишь, в воздухе — видишь? — кружится…»

Видишь, в воздухе — видишь? — кружится, То замедленнее, то быстрей, Золотая спокойная птица Над холодным простором полей. Это осень. — Деревья редеют, Виноград налился и созрел, Листья красные медленно реют… Что же сделал ты, что ты успел? И стоишь, одинокий прохожий, На вечерний глядишь поворот: В небе краски все глубже и строже, Тень от дерева молча растет.

«Пока мы торопимся, бьемся, хлопочем…»

Пока мы торопимся, бьемся, хлопочем И, день отработав сполна, Проводим поспешно летящие ночи В объятьях угрюмого сна; Пока мы мечтаем о счастье и силе, Но грубо и грустно живем, — Наш бедный комок изумительной пыли В пространстве летит мировом. По тем же простым, непреложным законам (Давно уж неведомым нам). Все в мире по ним происходит: со звоном Источник бежит по камням, И в небе прозрачное облако бродит, И мягким столбом голубым Все выше и выше над крышей восходит (Давно уж не жертвенный) дым.

«Истлевший кокон покидая…»

Истлевший кокон покидая, Вспорхнула бабочка, — и вот Лазурь встречает голубая Ее трепещущий полет. Вот этот легкий и бездомный Кусочек жизни в синеве — Когда-то гусеницей темной Он полз и прятался в листве… Весенней радости предтеча, Кружится в воздухе она, И ей цветок растет навстречу Из бездыханного зерна.

«Лежу в траве, раскинув руки…»

Лежу в траве, раскинув руки, В высоком небе облака Плывут — и светлой жизни звуки Доносятся издалека. Вот бабочка в нарядном платье Спешит взволнованно на бал, И ветер легкие объятья Раскрыл и нежную поймал. Но, вырвавшись с безмолвным смехом, Она взлетела к синеве, — И только золотое эхо Звенит в разбуженной листве. Блаженный день, не омраченный Ничем, — тебя запомню я, Как чистый камень драгоценный На строгом фоне бытия.

«Качается бабочка…»

Качается бабочка На тонком цветке; Забытая куколка Лежит на песке. Ни смерти, ни тления, Ни гибели нет, — Полет и кружение, И трепетный свет. Когда же кончается Сияющий день, И луг одевается В прохладу и тень, — Серебряным воздухом Безмолвно дыша, — В селения звездные Несется душа.