Подлог служит пособием для слабости и лукавства, и могущественные, но невежественные варвары нередко запутывались в сетях церковной политики. Ватикан и Латеран были арсеналом и мастерской, где, смотря по надобности, фабриковались или скрывались разнообразные коллекции подложных или неподдельных, искаженных или подозрительных документов, клонившихся к поддержанию интересов римской церкви. В конце восьмого столетия какой-то апостолический книжник, а может быть, и знаменитый Исидор, составил декреталии и дарственный акт Константина, — эти два магических столба, поддерживавших духовное и светское владычество пап. Об этом достопамятном даре мир впервые узнал из послания, в котором Адриан I убеждал Карла Великого подражать щедрости и воскресить имя великого Константина. Легенда гласит, что римский епископ св. Сильвестр исцелил первого христианского императора от проказы и омыл его водою крещения, и никогда ни один врач не получал более великолепной награды. Его царственный новокрещенец будто бы покинул резиденцию и владения св. Петра, объявив о своем намерении основать на Востоке новую столицу и уступив папам в полное и вечное владение Рим, Италию и западные провинции. Этот вымысел вел к самым выгодным для пап выводам. Греческие монархи оказывались узурпаторами, а восстание Григория превращалось в предъявление прав на наследство, законно ему принадлежавшее. Папы слагали с себя долг признательности, а то, что называлось пожалованием Каролингов, оказывалось не более как справедливым и обязательным возвращением небольшой части церковных владений. Верховенство Рима впредь не могло зависеть от прихотливого народного выбора, и преемники св. Петра и Константина усвоили верховную власть и прерогативы Цезарей. Так велики были невежество и легковерие того времени, что этот нелепейший из вымыслов был принят с одинаковым уважением и в Греции, и во Франции и до сих пор входит в число постановлений канонического права. Ни императоры, ни римляне не были способны обнаружить подлог, уничтожавший права первых и свободу последних, и единственное сопротивление исходило от одного Сабинского монастыря, оспаривавшего в начале двенадцатого столетия подлинность и законную силу будто бы сделанного Константином дара. При возрождении знаний и свободы подложность этого документа была доказана пером красноречивого критика и римского патриота Лоренцо Валлы. Его современники были удивлены его отвагой, отзывавшейся святотатством, но таково безмолвное и непреодолимое влияние рассудка, что прежде, чем вымерло следующее поколение, эта басня была отвергнута презрением историков и поэтов и безмолвным или сдержанным порицанием со стороны защитников римской церкви. Даже папы снисходительно насмехались над народным легковерием; но вымышленное и устарелое право до сих пор придает их владычеству некоторую святость и благодаря той же фортуне, которая была так благосклонна к Декреталиям и к Сивиллиным оракулам, здание не рухнуло даже после того, как был разрушен его фундамент.

Между тем как папы упрочивали в Италии свою независимость и свое владычество, почитание икон, бывшее первой причиной восстания, было восстановлено в Восточной империи. В царствование Константина V совокупные усилия властей светской и церковной сломили древо суеверий, но не вырвали его корня. Тот разряд людей и тот пол, которые всех более склонны к благочестию, питали тайную привязанность к идолам (так называли в ту пору иконы), и сердечный союз монахов и женщин одержал решительную победу над рассудком и авторитетом мужчины. Лев IV поддерживал, хотя и с меньшей энергией, религию своего отца и своего деда; но его жена, красивая и честолюбивая Ирина, впитала в себя фанатизм афинян, унаследовавших от своих предков не столько их философию, сколько их идолопоклонство. При жизни ее супруга эти влечения разжигались от опасности и от необходимости их скрывать, и ее предприимчивость ограничивалась тем, что она оказывала покровительство нескольким любимым монахам, которых заставляла покидать их пещеры и возводила в звание восточных митрополитов. Но лишь только она стала властвовать от своего собственного имени и от имени своего сына, она более серьезно занялась уничтожением иконоборцев, и первым шагом к тем гонениям, которые она впоследствии воздвигла, был всеобщий Эдикт о свободе совести. При возвращении монахам их прежнего влияния тысячи икон были выставлены на публичное поклонение и были выдуманы тысячи легенд о страданиях и чудесах этих святых. Когда епископские должности оказывались вакантными вследствие смерти или увольнения, она замещала их людьми одних с ней верований; самые нетерпеливые соискатели земных или небесных благ подделывались под мнения своей государыни и льстили ей, а назначение ее секретаря Тарасия Константинопольским патриархом подчинило Ирине всю восточную церковь. Но постановления вселенского собора могли быть отменены только постановлениями такого же собрания; созванные ею иконоборцы крепко держались за то, что было ими приобретено, и не желали вступать в прения, а слабый голос их епископов находил отголосок в более грозных протестах константинопольских солдат и жителей. Эти препятствия были устранены продолжавшимися целый год отсрочками и интригами, привлечением на свою сторону недовольных войск и выбором Никеи для заседаний православного собора,— и совесть епископов снова очутилась, по обыкновению греков, в руках монарха. На совершение этого важного дела было назначено только восемнадцать дней; иконоборцы явились не как судьи, а как преступники или кающиеся, сцена действия была украшена присутствием легатов от папы Адриана и восточных патриархов; декреты были составлены президентом Тарасием и утверждены одобрительными возгласами и подписями трехсотпятидесяти епископов. Они единогласно решили, что почитание икон согласно со Священным Писанием и с рассудком, с мнениями отцов церкви и с постановлениями соборов, но они затруднились в разрешении вопроса, должно ли это почитание быть относительным или непосредственным, то есть следует ли одинаковым образом поклоняться и божественности Христа, и его изображениям. Дошедшие до нас акты этого второго Никейского собора представляют интересный памятник суеверия и невежества, лжи и безрассудства. Я приведу только мнение епископов о сравнительном достоинстве иконопочитания и правил нравственности. Один монах заключил перемирие с демоном любодеяния на том условии, что прекратит молитвы, с которыми ежедневно обращался к висевшей в его келье иконе. Угрызения совести побудили его обратиться за советом к игумену. “Лучше входить в каждый непотребный дом и посещать всех городских проституток,— отвечал казуист,— чем отказаться от поклонения Христу и его матери в их священных изображениях”.

Для чести православия, по меньшей мере того православия, которое было господствующим в римской церкви, не совсем благоприятно то обстоятельство, что два монаха, по распоряжению которых были созваны два Никейских собора, оба запятнали себя кровью своих сыновей. Постановления второго из этих соборов были одобрены и строго приводились в исполнение Ириной, отказывавшей своим противникам в той терпимости, которую она вначале даровала своим друзьям. В течение пяти следующих царствований, обнимающих тридцативосьмилетний период времени, борьба между почитателями и гонителями икон продолжалась с неослабной яростью и с изменчивым успехом; но я не намерен подробно излагать все одни и те же факты. Никифор допустил в этом отношении общую свободу и на словах, и на деле, и на эту единственную заслугу его царствования монахи указывали как на причину его гибели в этом мире и в будущей жизни. Суеверие и малодушие были отличительными чертами в характере Михаила I; но святые и иконы не были способны поддержать своего поклонника на престоле. Когда Лев V достиг верховной власти с прозванием Армянина и с преданностью к армянской религии, идолы вместе со своими мятежными поклонниками подверглись вторичному гонению. Эти поклонники признали бы святым делом умерщвление нечестивого тирана, но убийца и преемник Льва, Михаил II, был от самого рождения привязан к еретическим мнениям фригийцев; он попытался взять на себя роль посредника между двумя соперничавшими партиями, а непреклонность католиков заставила его мало-помалу склониться на противоположную сторону. Его умеренность охранялась его робостью, но его сын Феофил, не знавший ни страха, ни сострадания, был последним и самым жестокосердным из иконоборцев. Настроение умов было в ту пору крайне неблагоприятно для них, и те императоры, которые пытались сдерживать этот поток, навлекали на себя общую ненависть. После смерти Феофила окончательная победа икон была еще раз довершена женщиной — его вдовой Феодорой, которой он предоставил опекунскую власть над империей. Принятые ею меры были и смелы, и решительны. Вымысел о предсмертном раскаянии очистил и репутацию, и душу ее умершего супруга; осуждение иконоборческого патриарха на лишение зрения было заменено двумястами ударами плети; епископами овладел страх, монахи выражали свою радость, и католическая церковь установила ежегодный праздник в память торжества икон. Оставался нерешенным только один вопрос, действительно ли иконы одарены присущей им неотъемлемой святостью; его обсуждали греки одиннадцатого столетия, а так как для святости этого рода служила чрезвычайно веской рекомендацией ее нелепость, то я удивляюсь, что она не была признана более положительным образом. На Западе папа Адриан I принял и обнародовал постановления Никейского собрания епископов, которое католики чтят в наше время за Седьмой вселенский собор. Рим и Италия вняли голосу своего пастыря, но большая часть латинских христиан осталась позади при этой погоне за суевериями. Церкви франкская, германская, английская и испанская избрали середину между почитанием икон и их уничтожением и допускали иконы в свои храмы не как предметы поклонения, а как полезные напоминания о событиях из церковной истории. От имени Карла Великого была написана раздражительным тоном книга полемического содержания; во Франкфурте был созван по его распоряжению собор из трехсот епископов; эти епископы осудили ярость иконоборцев, но подвергли еще более строгому порицанию суеверие греков и постановления их мнимого собора, которым долго не хотели подчиняться западные варвары. Между этими последними почитание икон распространялось тихо и едва заметно; но нерешительность и медленность, с которыми они усвоили это почитание, были с избытком заглажены грубым идолопоклонством тех веков, которые предшествовали Реформации, и тех стран и Европы, и Америки, которые до сих пор погружены во мрак суеверий.

После закрытия второго Никейского собора и во время управления благочестивой Ирины папы довершили отделение Рима и Италии от Восточной империи и передали императорскую власть менее православному Карлу Великому. Им приходилось делать выбор между двумя соперничавшими нациями, религия не была единственным мотивом их предпочтения, и между тем как они прикрывали недостатки своих друзей, они относились с несочувствием и с недоверием к католическим добродетелям своих врагов. Различие языка и нравов поддерживало вражду между двумя столицами, и после семидесятилетнего соперничества они сделались совершенно чуждыми одна другой. В этот промежуток времени римляне вкусили свободы, а папы верховного владычества; их покорность подвергла бы их мщению недоверчивого тирана, а совершившийся в Италии переворот обнаружил как тиранию, так и бессилие византийского двора. Греческие императоры восстановили поклонение иконам, но они не возвратили ни поместьев в Калабрии, ни иллирийской епархии, отнятых иконоборцами у преемников св. Петра, и папа Адриан грозил им отлучением от церкви, если они немедленно не отрекутся от этой фактической ереси. Греки были в ту пору православны, но их религия могла утратить свою чистоту от одного слова царствующего монарха. Франки были в ту пору несговорчивы, но прозорливый глаз мог подметить, что они скоро перейдут от употребления икон к их почитанию. Имя Карла Великого было запятнано полемической желчью, которую разливали преданные ему писатели, но сам завоеватель отличался сдержанностью государственного человека и применялся к разнообразным обычаям Франции и Италии. Во время своих четырех пилигримств или посещений Ватикана он, по-видимому, был связан с папами узами дружбы и благочестия он преклонил колена перед гробницей апостола и, стало быть, перед его изображением и без колебаний присутствовал при молитвах и процессиях римского богослужения. Разве предусмотрительность или признательность дозволяла первосвященникам отказаться от их благодетеля? Разве они имели право возвратить пожалованный им экзархат? Разве они были в состоянии уничтожить его власть над Римом? Титул патриция не соответствовал ни заслугам, ни могуществу Карла Великого, и только восстановлением Западной империи могли они отплатить за оказанные им одолжения и обеспечить свое собственное положение. Эта решительная мера окончательно упразднила бы притязания греков, Рим вышел бы из унизительного положения провинциального города и восстановил бы свое прежнее величие христиан латинской церкви соединила бы в их старинной метрополии одна верховная власть, а завоеватели Запада получили бы свою корону от преемников св. Петра. Римская церковь приобрела бы ревностного и сильного покровителя, и под сенью каролингского могущества римский епископ мог бы властвовать над своим городом с честью и в безопасности.

Еще до окончательного уничтожения в Риме язычества соперничество из-за богатого римского епископства часто вызывало мятежи и кровопролитие. В ту эпоху, о которой идет речь, население было малочисленнее прежнего, но нравы были более грубы, цель была более заманчива, и престол св. Петра сделался предметом яростной борьбы между влиятельными духовными особами, желавшими достигнуть одного ранга с монархами. Адриан I царствовал долее всех своих предшественников и преемников; трофеями его славного управления были: сооружение римских стен, приобретение церковной области, гибель лангобардов и дружба Карла Великого; он втайне воздвигал трон для своих преемников и в узкой сфере своей деятельности выказал дарования великого правителя. К его памяти все относились с уважением, но когда пришлось выбирать нового папу, бывший в Латеране священником Лев III был предпочтен племяннику и любимцу Адриана, которого этот последний возвел в самые высокие церковные должности. Приверженцы этого племянника в течение четырех с лишком лет скрывали самые гнусные замыслы под маской покорности или раскаяния; наконец, во время одной торжественной процессии кучка заговорщиков разогнала безоружную толпу и нанесла священной особе папы удары и раны. Но их попытка лишить его жизни или свободы не удалась, быть может, вследствие их собственного замешательства или раскаяния. Льва оставили на месте побоища, считая его мертвым, но когда он очнулся от обморока, который был последствием потери крови, к нему вернулись и дар слова, и зрение, а по поводу этого естественного факта было выдумано, что чудо возвратило ему глаза и язык, которые были дважды отняты у него ножом убийц. Он бежал из своей тюрьмы и укрылся в Ватикане герцог Сполетский поспешил к нему на помощь, Карл Великий был в негодовании от нанесенного ему оскорбления, и римский первосвященник посетил его в Падерборнском лагере в Вестфалии или по его приглашению, или по собственному желанию. Лев обратно переехал через Альпы в сопровождении графов и епископов, которые должны были охранять его особу и разрешить вопрос, был ли он действительно виновен, а победитель саксов неохотно отложил до следующего года личное исполнение этой благочестивой обязанности. При своем четвертом, и последнем, посещении Рима он был принят с теми почестями, на которые имел право как король и как патриций; Лев получил позволение очистить себя клятвой от преступлений, в которых его обвиняли, его враги были принуждены умолкнуть, а за святотатственное покушение на его жизнь было назначено мягкое и неудовлетворительное наказание ссылкой. Во время празднования Рождества Христова в последнем году восьмого столетия Карл Великий появился в соборе св. Петра и, желая польстить тщеславию римлян, заменил простую одежду своих соотечественников одеянием патриция. После совершения Святых таинств Лев внезапно возложил на его голову драгоценную корону, а церковь огласилась возгласами народа: “Долгая жизнь и победа Богом венчанному благочестивейшему Августу Карлу, могущественному и миролюбивому императору римлян!” Его голова и тело были помазаны священным елеем по примеру Цезарей он принял от первосвященника поздравление или поклонение; принесенная им при короновании клятва заключала в себе обещание охранять веру и привилегии церкви, а первым плодом этих обещаний были богатые приношения раке апостола. В интимных беседах император утверждал, что он ничего не знал о намерениях Льва и что он разрушил бы эти замыслы своим отсутствием в тот достопамятный день. Но приготовления к этой церемонии должны были разоблачить тайну, а поездка Карла Великого доказывает, что ему было известно и приятно то, что готовилось; он сам сознавался, что императорский титул был предметом его честолюбия, а на одном из римских соборов было постановлено, что это была единственная награда, соразмерная с его достоинствами и заслугами.

Название Великого давалось нередко, а иногда и по заслугам, но Карл Великий был единственный монарх, в пользу которого этот титул был неразрывно соединен в одно целое вместе с его именем. Это имя занесено в календарь с прибавлением названия святой, а этого святого благодаря редкому счастью осыпали похвалами и историки, и философы в веке Просвещения. Варварство нации и эпохи, среди которого он прославился, без сомнения, придает много блеска его действительным достоинствам, но размеры всякого предмета увеличиваются в наших глазах от сравнения с ничтожеством того, что их окружает, и развалинам Пальмиры придает немало величия окружающая их голая степь. Не желая умалять славу восстановителя Западной империи, я замечаю некоторые пятна на его святости и на его величии. Целомудрие не было самым выдающимся из его нравственных достоинств; но общему благоденствию не могли причинять существенного вреда ни его девять жен или наложниц, ни более низкие и менее прочные сердечные привязанности, ни его многочисленные незаконные дети, которых он определял в духовное звание, ни продолжительное безбрачие и нравственная распущенность его дочерей, внушавших, как подозревают, своему отцу слишком пылкую любовь. Мне едва ли позволят обвинять завоевателя в честолюбии, но когда настанет день расплаты за прошлое и сыновья его брата Карломана, и жившие в Аквитании Меровингские потомки, и четыре тысячи пятьсот саксов, обезглавленных на одном месте, вероятно, что-нибудь возразят против справедливости и человеколюбия Карла Великого. Его обхождение с побежденными саксами было употреблением во зло прав победителя; его законы были также кровожадны, как было кровожадно его оружие, а при обсуждении его мотивов все, что не может быть поставлено на счет его ханжества, должно быть приписано его нраву.

Привыкшего к сидячей жизни читателя удивит его непрерывная умственная и физическая деятельность; его подданных и его врагов также удивляло его внезапное появление в такую минуту, когда они были уверены, что он находится на одной из самых отдаленных окраин империи; он не знал покоя ни в мирное, ни в военное время, ни летом, ни зимой, и нашему воображению нелегко согласовать летописи его царствования с географическими подробностями его экспедиций. Но эта деятельность была не столько личной, сколько национальной добродетелью; франк проводил свою скитальческую жизнь на охоте, в странствованиях для богомолья и в военных предприятиях, а путешествия Карла Великого отличались только многочисленностью свиты и более важными целями. Чтобы взвесить, насколько была заслуженна его репутация полководца, следует рассмотреть, каковы были его войска, его враги и его собственные военные подвиги. Александр одерживал победы во главе войск Филиппа, но бывшие предшественниками Карла Великого два героя оставили ему в наследство свою славу, свой пример и участников своих побед. Во главе испытанных в бою и многочисленных армий он одерживал верх над варварскими или выродившимися народами, не умевшими сосредоточивать свои силы ввиду общей всем им опасности, и ему никогда не приходилось иметь дела с такой неприятельской армией, которая могла бы равняться с его собственной многочисленностью, дисциплиной или вооружением. Знание военного дела было утрачено и воскресло вместе с распространением искусств мирной жизни; но походы Карла Великого не отмечены ни одной осадой или битвой, требовавшей преодоления больших трудностей и сопровождавшейся блестящим успехом, и он должен был с завистью смотреть на победы, одержанные его дедом над сарацинами. Когда он возвращался из испанской экспедиции, его арьергард был разбит в Пиренейских горах, и солдаты, положение которых было безвыходно, а мужество бесполезно, могли при своем последнем издыхании обвинять своего вождя в недостатке искусства и предусмотрительности. Не иначе как с уважением могу я упомянуть о законах Карла Великого, которые были предметом стольких похвал со стороны одного почтенного знатока. Они представляют не цельную систему, а ряд случайных и мелочных Эдиктов относительно уничтожения злоупотреблений, исправления нравов, хозяйственного управления его поместьями, ухода за его домашней птицей и даже продажи яиц. Он желал улучшить законы и нравы франков, и как бы ни были слабы и неудовлетворительны попытки, которые он делал с этой целью, они все-таки достойны похвалы; его управление прекращало или смягчало застарелые недуги того времени; но в его постановлениях я редко нахожу всеобъемлющий взгляд и бессмертный дух такого законодателя, который переживает самого себя для блага потомства. Единство и прочность его империи зависели от жизни его одного; он последовал опасному обыкновению разделять владения между сыновьями, и несмотря на то, что он много раз созывал съезды знати, оставленные им учреждения порождали то неурядицу анархии, то неурядицу деспотизма. Его уважение к благочестию и учености духовенства побудило его вверить этому честолюбивому сословию светскую власть и гражданскую юрисдикцию, а когда епископы свергли с престола его сына Людовика, этот последний мог, не без некоторого основания, приписывать свое несчастье неблагоразумию своего отца. Он издал законы о строгом взыскании десятинной подати вследствие сделанного демонами в воздушном пространстве заявления, что неуплата этой подати была причиной последнего неурожая. О заслугах Карла Великого по части просвещения свидетельствуют: основание школ, введение искусств, изданные от его имени сочинения и его интимные сношения с теми подданными и иностранцами, которых он приглашал к своему двору для просвещения и самого монарха, и его народа. Свои собственные знания он приобрел и поздно, и с большим трудом, и они были очень поверхностны; если он говорил по-латыни и понимал греческий язык, то он извлек эти зачатки знаний скорее из разговоров, чем из книг и, уже бывши в зрелых летах, он старался освоиться с искусством письма, которому в наше время учится с детства каждый крестьянин. Грамматика и логика, музыка и астрономия изучались в ту пору только для того, чтобы служить подспорьем для суеверий, но любознательность человеческого ума ведет в конце концов к его просвещению, и поощрения, которые оказывал Карл Великий ученым, придают его имени самый безупречный и самый привлекательный блеск. И его величественная наружность, и продолжительность его царствования, и его успешные военные предприятия, и энергия его управления, и уважение, которое питали к нему отдаленные народы,— все это выделяет его из среды монархов, а Европа ведет начало новой эры с восстановления Западной империи.

Эта империя не была недостойна своего названия, и некоторые из самых лучших европейских государств находились или в качестве наследственных владений, или в качестве завоеваний под властью монарха, царствовавшего в одно и то же время и над Францией, и над Испанией, и над Италией, и над Германией, и над Венгрией.

I. Из принадлежавшей Риму галльской провинции образовалась франкская монархия, но в эпоху упадка Меровингской династии пределы этой монархии сузились вследствие независимости бретонцев и восстания Аквитании. Карл Великий преследовал бретонцев до берегов океана, и это свирепое племя, так мало походившее на франков происхождением и языком, было наказано тем, что его обязали уплачивать дань, выдать заложников и не нарушать мира. После продолжительной и нерешительной борьбы герцоги Аквитанские поплатились за свое восстание потерей своих владений, своей свободы и жизни. Такое наказание честолюбивых правителей, слишком верно подражавших примеру дворцовых майордомов, по-видимому, было слишком строго и сурово. Но незадолго перед тем было сделано открытие, что эти несчастные вожди были последними потомками Хлодвига и законными наследниками его верховных прав, так как они принадлежали к младшей ветви Меровингского дома, происходившей от Дагобертова брата. От их старинных владений остались только герцогство Гасконское и лежавшие у подножия Пиренеев графства Фезензакское и Арманьякское; их род не прекращался до начала шестнадцатого столетия, и после того, как они пережили своих Каролингских тиранов, им пришлось испытывать на себе то несправедливости, то милостивое расположение третьей династии. С присоединением Аквитании Франция расширилась до своих теперешних прирейнских пределов с включением того, что она приобрела в Нидерландах и в Испании.