Левушка пошел на кухню, к Зое.

– Чего он?

– Мается чего-то. С утра с самого.

– Может, к столу позвать?

– Да он не идет. Я звала.

– А где баба Маня?

– Там... – Отвела глаза. – Скоро придет.

Резала ловко помидоры, крошила капусту, чистила лук – очень собой довольная.

Левушка постоял, поглядел, пошел в комнату, сел, как чужой, за стол. Стоп был большой, крепко сбитый, грубого некрашеного дерева. И шкаф некрашеный, самодельный. И табуреты тяжелые. Лавка старая, обтертая задами, вдоль стены. И, конечно же, киот с иконами. Зоя быстро прошла через торшеры, свечи, низенькие столики с хилыми креслами, а потом все выкинула, сделала стиль – деревенский. Как у бабы Мани в комнате. А то у нее сервант зеркальный, у бабы Мани – буфет фанерный. У нее диван финский, у бабы Мани – кровать железная, с шишечками. У нее Хемингуэй на стене, у бабы Мани – Богородица. Зато теперь полное соответствие. Теперь Зоя не стесняется, удивляя гостей: "Мы – деревенские!"

Левушка сидел, сгорбившись, на табурете, грубая, топорная мебель обступала со всех сторон, давила своей тяжестью, а на столе стоял изящный японский сервиз, отблески света дробились на причудливых его изломах, скрещивались, переливались, пытались отразиться в некрашеном дереве стола и умирали обессиленные. И Левушка вдруг затосковал по скатерти. По тяжелой коричневой скатерти в тканых узорах, с кистями, которая лежала когда-то на столе его детства, давала тепло, уют, мирный покой. Давно нет той скатерти, нет того детства с его уютом, и грубый, кирзовый мир обступил кругом своими топорными формами.

– Мужики! – крикнула Зоя из кухни. – Идите есть. Живо!

Вскочил торопливо, опрокинув табурет, ударил коленом о край стола, и одна из тарелок с высокой стопки вздрогнула, покачнулась, медленно, будто нехотя, соскользнула вниз. Сначала на стол, потом на пол. Легкое "дзынь" ударило по ушам звонкой пощечиной.

Зоя уже стояла в дверях, глядела ошеломленно, медленно наливалась краской.

– Вот... – сказал Левушка невпопад. – Как нарочно...

– Ты что... – прошептала она, и судорога схватила горло. – Что... сделал?

– Склеим... – жалко улыбнулся он. – Никто не заметит.

– Сервиз... – слезу выдавило из глаз. – Весь день по жаре... Не жрамши...

Как он ее понимал! Ах, как понимал! Бегала, старалась, доставала деньги... Он, Левушка, всех понимал. Всех до единого. Понимал и оправдывал. Объяснял и жалел. Это отравляло ему редкие минуты торжества, считанные случаи победы. Проклятый дар – понимать всех!

– Ты... – она глядела с ненавистью глазами круглыми, беспощадными, будто враз ощетинилась острыми локтями. – Ты… неуклюжий, бездарный тип... Ты... блаженный и убогий... Сам ничего не можешь, и другим портишь...

Распалялась все сильнее, слова душили ее, и она торопливо их выплевывала, давилась ими, захлебывалась, а они лезли и лезли:

– Ты... болтун, ничтожество... Юродивый... Бесталанный... Ты... кисель, тряпка, сопля, размазня... Ты... Ты неудачник... Неудачник!

Нашла, наконец, нужное слово, вцепилась в него, упивалась им, яростно кричала ему в лицо:

– Неудачник! Неудачник!.. Ты – хронический неудачник! И не ищи причины. Не жди оправдания. Просто ты – неудачник!

И последний раз, шепотом, раздельно, на выдохе:

– Не-у-дач-ник…

– Все? – спросил Левушка.

– Все! – крикнула, искривив лицо до безобразия. – Все!

Левушка вышел в коридор, заглянул через щелочку в другую комнату. Перед телевизором стояли два стула. На одном сидел Тарас, на другом лежала открытая коробка с улиткой. Вдвоем они смотрели детскую передачу…

...Тут волки, наконец, сговорились, поточили кривые ножи, поползли по-пластунски к заячьей избушке. Свет метался тревожными бликами. Музыка подбавляла страху. Волки выглядели настоящими убийцами. Тарас сполз со стула и, пятясь, не отрывая глаз от экрана, стал отходить назад, на безопасное место. Улитка осталась одна, беззащитная, в открытой коробке. Тарас спохватился, медленно-медленно подошел обратно к стулу, взял коробку с улиткой, и уже вдвоем они отступили за шкаф. Так и досматривали передачу, одним только глазом, за надежным укрытием.

12

– Лев, – сказала Зоя уже из коридора, – давай поговорим, Лев. Как интеллигент с интеллигентом.

– Какой ты интеллигент? – Он даже не обернулся. – Ты сомневалась когда-нибудь?

Переступил с ноги на ногу, в отчаянии всплеснул руками:

– Все бы ничего! Но что с детьми делать? Что делать с детьми?

– Я знаю, что делать, – твердо сказала Зоя. – Я за него возьмусь.

– Ты возьмешься...

– Сделаю из него человека.

– Ты сделаешь...

– Лев! – сказала запальчиво. – Ты не можешь меня осуждать. Я долго ждала. Я верила. Но всему есть предел!

– Ну, конечно, – сказал. – Конечно, конечно.

– У меня сын, Лев. Его надо готовить к жизни. Что ты ему дашь? Свои неудачи? Что привьешь? Свои сомнения? Хватит с нас одного тебя.

– На нас техника, – сказал невпопад. – На них – люди...

– Ты неуживчивый. Всех раздражаешь. От тебя одни неудобства.

– Это я не нарочно, – объяснил. – Это я так живу.

– Ах, как остроумно! Ты соскочил с рельсов, Лев. С одних соскочил, на другие не попал. Все катятся по рельсам, один ты – колесом по шпалам.