Красивая такая лампа. Тёмно-жёлтый матерчатый абажур с изящными складками. И с бахромой. И на тяжёлой бронзовой подставке выступают львиные морды, почему-то очень похожие на открытых Винклером львов Хаттуса.

Раньше я эту лампу почему-то не разглядывал. Забавно, как глаз пропускает мелочи. И сами по себе эти мелочи — забавны. Почти любой заурядный предмет может таить в себе маленькое открытие. Стоит только присмотреться. Ну откуда на настольной лампе в обычном среднеевропейском доме — хеттские львы? Или это просто во мне опять проснулся классический филолог?…

Окно занавешено наглухо. Всё те же правила светомаскировки, ничего не поделаешь. Впрочем, к этому уже все привыкли.

А вот то, что мы сейчас с Ольгой вдвоём, — это редкость. Раньше в этой квартире почти во всякий вечер можно было найти кого-нибудь из господ офицеров — хотя никто из нас, разумеется, здесь не жил постоянно. Просто трудно было побороть соблазн завернуть сюда, возвращаясь с какого-нибудь очередного утомительного задания. Разумеется, нам с нашим опытом хорошая казарма уже давно кажется вполне уютным местом, больше ничего вроде бы и не надо… И всё-таки есть разница: прийти в казарму — или сюда.

Почти домой.

А ведь Беляеву я так и сказал о квартире Ольги: зайти домой. Оговорился, конечно.

Сама Ольга примостилась напротив меня в кресле. Я полулежу на диване и допиваю свой чай.

Мы пока молчим. Торопиться некуда, слишком многое уже сказано.

Да и хочется почему-то, чтобы подольше длилось это молчание…

Никогда оно на самом деле не длится долго.

— Тебе хочется помолчать? — Знакомый аккуратный сочувственный тон.

— Нет. Мне хочется говорить. Просто я не знаю, что тебе сказать. Как обычно… — Я пытаюсь изобразить улыбку.

Кажется, у меня даже получается.

Ну и что дальше? Вряд ли Ольга будет расспрашивать меня о делах или о положении на фронте. Не потому, что ей это неинтересно. Просто то, что ей нужно знать о таких вещах, она, как правило, понимает сама.

Я молча жду, что она произнесёт.

— Всё будет хорошо. Я уверена.

Вот это да. Господи, неужели всё уже настолько паршиво, что мой вид требует подобных утешений?… Я чуточку мобилизуюсь.

— Тебе это говорит женская интуиция?

Она как-то колеблется.

— Если угодно. — Пауза. — Ты ведь завтра куда-то уезжаешь?

— В тыл, — отвечаю я расслабленно и коротко. Расслабленно — потому что вокруг мягко и тепло. А коротко — потому что это последнее дело: хвастаться перед женщиной тем, что из тебя пытаются сделать героя.

Кстати, а в чём же, собственно, должно состоять моё геройское деяние?

Во-первых, дезертировать с фронта. Ну, за этим-то дело не станет. По военным законам Империи я уже сейчас заслужил даже не одну, а две немедленных смертных казни — причём совершенно между делом. За один сегодняшний день. Пустячки, а приятно.

Во-вторых, пройти через кордоны. Которые разнообразны и расставлены часто. Впрочем, полевых жандармов я опасаюсь мало, а патрулей Реншельда — ещё меньше. Болваны они, как правило. Хотя эти-то болваны сейчас запросто могут поставить подозрительного офицера к ближайшей стенке… Ладно, это всё мелочи. В случае чего попробуем отстреляться… Но есть и вещи, которых следует бояться всерьёз, — например, ГТП. Было ведь всё-таки в лице Беляева что-то такое… некий не прояснённый слепой уголок… Ладно. Пока проблема не обрела зримых очертаний, самое верное — не думать о ней.

В-третьих, я должен добраться до фельдмаршала. Соблюдая всё те же правила предосторожности. Добраться и добиться личной встречи. Вот об этом я не хочу преждевременно думать не из страха, а просто чтобы шестерёнки в голове не крутились вхолостую. Будет день, будет пища. Приедем — тогда и начнём импровизировать.

Надо вручить фельдмаршалу официальное письмо. А также, предъявив свои полномочия — немалые, нужно заметить, полномочия, бумага с подписью самого командующего РОА генерала Молчанова, — провести приватный разговор на ту же тему. Объяснить ему, что спасаться вместе — это лучше, чем погибать врозь.

Ох, не верю я в свою силу убеждения.

И ведь те, кто пока остаётся здесь, — они же будут… странно всё-таки звучит это слово: надеяться. Не очень, может быть, но — надеяться. Что им ещё остаётся, кроме как ждать призрачную помощь? Чёрт меня побери…

А отсюда следует четвёртая, самая главная часть моего задания: я должен вернуться.

Я смотрю на Ольгу.

— Я вернусь. Наверное, даже скоро. Дня через два.

— Возвращайся, — говорит она неожиданно просто и легко. Словно на окнах нет завесы затемнения и дело происходит в самый обычный мирный день. «Я заеду в контору, а потом, наверное, ещё вернусь. — Возвращайся…»