Шрифт:
Деметрий бежал по бесконечным коридорам, метался по залам, отражаемый бесконечными зеркалами, распахивал бесконечные двери. Никого.
— Есть ли кто-нибудь? — кричал он.
— …нибудь… — отзывалось эхо, особенно гулкое в пустых залах.
Все эти люди и людишки, так гордившиеся его расположением, добивавшиеся его дружбы, унижавшиеся, чтобы попасть во дворец или пристроить туда сына, дочь, племянника, разбежались, как крысы с тонущего корабля. Никто из них, узнавших о неудачном исходе сражения под Апамеей, не подумал о нем, не предложил ему помощи. А ведь они могли бы помочь ему бежать. В закрытой коляске его никто бы не узнал. Можно было бы скрыть лицо под маской. Во всем виноват Филарх! Это он отверг план бегства в Индию.
— Филарх! Фила-а-арх! — вопил Деметрий.
— А-а-ах! — отзывалось эхо.
Внезапно он вспомнил о Лаодике, и его охватила ярость. «Это все из-за тебя!» — подумал он, кинувшись на ее половину дворца.
Специально заключенным договором Деметрию запрещалось появляться в покоях царицы, но сейчас он об этом забыл. «Да! Да! Это ты признала лже-Филиппа, и ромеи признали самозванца. Сейчас я тебе покажу!»
Половина Лаодики была тоже пуста, как и весь дворец. «Ага! — злорадно думал Деметрий. — Вот тебе и любимица Антиохии! Тебя бросили! Бросили! Ага!»
Внезапно он остановился. «А не бежала ли ты со всеми? Ты, называвшая меня трусом, бежала первая и увела за собой всех!»
Он распахнул двери в спальню Лаодики и едва не наткнулся на нее. Она лежала на полу, прижав к груди резную деревянную доску. Из-под доски вытекала струйка крови. В руке ее был зажат кинжал.
— А-а-а! — кричал Деметрий, выбегая из спальни, не помня себя от ужаса.
— Не хочу умирать! — вопил он.
— …рать…
Он остановился, вспомнив о вражеском войске. Оно теперь подходит к Антиохии. И все те, кто бежал из дворца, сейчас встречают и приветствуют самозванца, как двенадцать лет назад встречали и приветствовали его, законного царя Сирии.
Не прошло и часа, как воины Баласа, вступив в пустой дворец, отыскали царя, забившегося под кровать, и сразу его прикончили. Тело Деметрия, сына Селевка, было брошено в Оронт.
Лаодике, дочери Селевка и вдове Персея, были отданы царские почести. За гробом шла вся Антиохия.
В ЭГАХ
Андриск сидел на камне в нескольких шагах от дороги. По другую сторону, прямо против него, виднелась полуоткрытая дверь выдолбленной в скале гробницы.
Она была копией расположенной слева гробницы Филиппа, отца Персея. Левее тянулись другие гробницы царского некрополя, мимо которых только что прошел Андриск. В Андрометии, готовясь к своей коронной роли, он тщательно изучал историю Македонии и запоминал имена сменявших друг друга царей. Здесь они были все, кроме Александра, завоевателя Востока, останки которого покоились в Египте, и Персея, погубленного ромеями вдали от царственных предков.
Сразу же после разгрома ромейского легиона Андриск принял решение о сооружении кенотафа [106] Персея, и вот эта гробница воздвигнута, и сегодня же в полдень к ней соберутся все, кого он пригласил для участия в траурной церемонии.
106
Кенотаф — ложная гробница.
Яркое осеннее солнце нагрело землю, но камень, на который присел Андриск, был холоден. Пахло кипарисами и дорожной пылью. В воздухе кружились большие желтые стрекозы. Одна из них бесстрашно села на колено Андриска, и тот, затаив дыхание, смотрел на насекомое, наслаждающееся теплом и последними днями жизни, и, только когда стрекоза улетела, перевел взгляд на дверь гробницы.
И вновь мысли Андриска перенеслись к тому, чьим сыном он себя называл. «Я видел тебя лишь пленником, сломленным бедами, когда тебя вели по Риму. Но каким ты был на троне и в палатке полководца, царь Персей, сын Филиппа? Ты получил в наследство Македонию, сломленную условиями позорного мира, и возродил ее славу. Даже враждебный тебе Полибий, тот самый, от которого я впервые узнал о своем сходстве с твоими детьми, вынужден был в своей истории сквозь зубы признать, что македоняне мужественно и отважно сражались за царское достоинство этого негодяя. Что он понимает в истории, этот римский прихвостень! Македоняне сражались за Македонию и за самих себя, стремясь сбросить позорное иго рабства. И разве теперь нет таких, которые догадываются и даже уверены, что я не сын Филиппа. Но, приняв имя царя, я стал воплощением идеи».
Внезапно на дороге появилось трое воинов со столбом на плечах. Приблизившись к гробнице, они опустили его смазанный дегтем конец в заранее вырытую яму и стали засыпать ее землей и камнями. Столб был необходим для церемонии, которая состоится через час.
За работой они не спеша перебрасывались словами, не догадываясь, что каждое из них слышно Андриску.
— А я бы с ним не возился, — бросил один из воинов, судя по голосу, юноша. — Да не стоит он пищи, которую на него извели за эти два месяца.
— Точно! — подхватил другой. — Отрубить голову и бросить на корм собакам.
— Много вы понимаете, — проговорил третий, судя по голосу, человек немолодой. — Ведь этот ромей — цареубийца. Сын должен за отца своего отомстить. И так, чтобы все видели.
— А говорят, что он вовсе ему не отец, — сказал вполголоса первый воин.
— Да-да! — подхватил другой. — Когда мы его охраняли, косой — он знает язык ромеев — слышал, как ромей кричал, что наш царь — вовсе не царь, а раб и что настоящего Филиппа он сам в саван заворачивал.