— Малике пропала!

— Как пропала?

— Так, пропала!.. Помогите… Родители в отчаянии… Я звонила генералу. Но не могла найти его. Он куда-то уехал.

Жубер вдруг оживился:

— Постойте, постойте… Ребята поймали одну партизанку. Может быть, это и есть Малике?

Майор нажал кнопку. Вошёл дежурный.

— Приведите задержанную.

Через некоторое время «партизанку» привели.

— Малике! Ты что, с ума сошла? — кинулась к ней Лила. — Боже мой, на кого ты похожа?!

Она горячо обняла её.

На Малике была старая чадра, принадлежавшая Рафиге, мокрое платье обвисло, в туфлях хлюпала вода, волосы влажными прядями беспорядочно падали на виски, на лоб, на плечи, закрывали глаза.

Лила с интересом, как бы впервые разглядывала её. Потом строго сказал:

— Поедем домой… Мама твоя без сознания лежит!

— Не поеду! — твёрдо сказала Малике.

— Как не поедешь?

— Так, не поеду… Пусть без меня живут.

— А куда же ты собираешься?

— Найду куда… Не беспокойся.

— Под конвоем отправим. Лучше поезжайте, — пригрозил Жубер.

— Не поеду! Считайте меня партизанкой, сажайте в тюрьму.

— Сумасшедшая! Готова даже быть партизанкой, лишь бы… — Лила не договорила. — Соедините меня, пожалуйста, с Абдылхафидом, — повернулась она к майору.

Он сразу же исполнил её желание.

— Поздравляю! Малике нашлась, — сказала она Абдылхафиду, добродушно улыбаясь, будто и не было никакого спора с Малике. — Приезжайте! Только скорее… Да, да… Скорее!

Она положила трубку на рычаг.

— Недаром говорят, что любовь сильнее смерти. Как вы считаете, майор Жубер?

Жубер усмехнулся:

— Ей-богу, мадам, такому испытанию никогда не подвергался, так что ничего не могу сказать…

Глава девятая

Доктор Решид содержался в специальной тюрьме для политических заключённых — в одиночной камере. Он мужественно встретил удар и старался не поддаваться унынию. Не у него одного такая судьба, он разделил участь тысяч, нет, десятков тысяч невинных людей.

Решид стоял под узким, забранным железной решёткой окном и, запрокинув голову, смотрел на маленький, чуть не с ладонь, голубой лоскутик неба. Глядя на него нельзя было себе представить, что мир огромен и где-то шумит морской прибой, светит солнце, дует свежий ветер. Откуда быть здесь свету и воздуху? В тюрьме специально предусмотрена темнота и сырость, очевидно для того, чтобы человек почувствовал себя преступником… Трудно было Ахмеду. Он сосредоточил все свои силы на одном: держаться с достоинством, какие бы испытания ему ни пришлось претерпеть — не унизиться перед грубой силой. Но молодое сердце нелегко было усмирить. То его захватывала волна гнева, то оно сжималось, как в тисках. В такие минуты Ахмед старался уйти в воспоминания. Горькие и сладостные, они раздвигали перед ним стены тюрьмы и переносили в прошлое.

Железная дверь камеры со скрежетом отворилась. Раздался окрик:

— Выходи!

Решид вспыхнул от этой бесцеремонной грубости, по сдержался — что толку спорить с каменной стеноп?

В длинный коридор выходило множество дверей. Двери, двери, двери… И за каждой бьётся чьё-то сердце, рвётся на вольный простор. Сколько же здесь несчастных, думал доктор.

Его привели в комнату, расположенную в самом конце коридора. Здоровенный лейтенант с повязкой на левом глазу и трое рослых солдат сидели за столом и пили пиво. Едва дверь отворилась, лейтенант поднялся и показал на место за столом:

— Пожалуйте, мсье доктор…

Решид остался стоять. Конвоир чувствительно двинул его кулаком в затылок:

— Садись, если приглашают!

Доктор сел.

Лейтенант протянул ему кружку с пивом.

— Пейте.

Пить хотелось немилосердно, он бы с наслаждением выпил холодное пиво, но вспомнил клятву, которую дал в доме Бенджамена.

— Спасибо, — сказал он, — я не пью пива.

— А-а, вы же мусульма-анин! — протянул лейтенант. — Хмельное пить вам аллах запретил. Ну, тогда умойтесь. — И он плеснул пиво в лицо доктору.

— Умывать — так уж по-настоящему! — поддержал один из солдат, опрокидывая на голову доктора весь жбан.

Комната огласилась хохотом.

Решид вскочил на ноги.

— Кто вам дал право издеваться!

Лейтенант тоже поднялся.

— Какое же это издевательство? — лениво процедил он. — Мы просто хотим тебя освежить — разве это издевательство? Тебе же добра желают, дурак, — и деловито, почти не размахнувшись, ударил доктора в подбородок.

Решид качнулся, с трудом устояв на ногах.