— На завтрак? — запротестовала Шермэйн.

— На завтрак, — весело ответил Брюс. Он помолчал, наслаждаясь мыслью. Дорога убегала вдаль, полосатая, как тигр, — на нее падали тени деревьев, освещенных низким солнцем. Сквозь пробитое лобовое стекло дул прохладный свежий ветер. Брюсу было хорошо. Груз ответственности больше не давил, рядом с ним сидела очаровательная девушка, начиналось прекрасное утро, а ужас последних нескольких дней почти забылся. Все было так, словно они ехали на пикник.

— О чем ты думаешь? — спросил он отчего-то притихшую Шермэйн.

— О будущем, — тихо ответила она. — В Элизабетвиле я никого не знаю и не хочу там оставаться.

— Вернешься в Брюссель? — спросил он. Вопрос был бессмысленным, потому как Брюс Керри имел вполне определенные планы на ближайшее будущее, которые распространялись и на Шермэйн.

— Думаю, да. Больше некуда.

— У тебя там родственники?

— Тетя.

— Вы тесно общаетесь?

Шермэйн горько рассмеялась:

— Очень тесно! Она приезжала в приют меня навестить — всего один раз за все эти годы. Привезла мне юмористическую книгу религиозного содержания, а еще велела чистить зубы и сто раз за день проводить расческой по волосам.

— И больше никого? — спросил Брюс.

— Нет.

— Тогда зачем возвращаться?

— А что еще делать? — спросила она. — И куда еще ехать?

— Жить. Ездить по всему свету.

— Ты это и собираешься делать?

— Именно это я и собираюсь делать, только начну с горячей ванны.

Брюс чувствовал, как между ними зарождается что-то. Оба это осознавали, но говорить об этом было рано. «Я поцеловал ее всего один раз, но этого было достаточно. Что будет дальше? Женитьба?» Сознание испуганно отшатнулось от этого слова, но тут же решило рассмотреть его поближе, подкрадываясь незаметно, как к опасному зверю, и готовое в любой момент убежать, как только оскалятся острые зубы.

Для кого-то семья — это благо. Укрепляет слабых, воодушевляет одиноких, направляет заблудившихся, пришпоривает утративших цель в жизни. И наконец, неоспоримый довод — дети.

Однако некоторые чахнут в серой камере брака. Без полета крылья слабеют и опускаются, глаза хуже видят, общение с миром происходит только сквозь окна камеры.

«А у меня уже есть дети. Дочь и сын».

Брюс оторвал взгляд от дороги и посмотрел на девушку, сидящую рядом, не находя в ней ни одного изъяна. Она красива нежной и хрупкой красотой, которая ценнее и долговечнее, чем крашеные волосы и большие задницы. Она неиспорченна. Страдания и трудности давно сопровождают ее на пути, они научили ее доброте и смирению. Она зрелый человек, знает жизнь, знает смерть и страх, добро и зло. Не верится, чтобы она жила в сказочном коконе, которые накручивают вокруг себя многие девушки.

Тем не менее она не разучилась смеяться.

«Возможно, — думал Брюс, — возможно. Но говорить об этом рано».

— Ты помрачнел, — весело заявила Шермэйн. — Ты опять как Бонапарт. А когда ты мрачный, у тебя нос становится большим и свирепым. Такой нос не подходит к твоему лицу. Наверное, когда заканчивали тебя творить, у них оставался всего один нос в запасе. «Слишком большой, — сказали они, — но последний. К тому же улыбка скрасит лицо». Вот тебе такой нос и достался.

— Ты знаешь, что невежливо смеяться над чужими слабостями? — Брюс уныло потер нос.

— Твой нос — все, что угодно, но только не слабость.

Она рассмеялась и придвинулась к нему поближе.

— Ты со своим идеальным носиком можешь нападать на мой, а крыть мне нечем.

— Не доверяйте мужчине, который легко говорит комплименты, потому что он наверняка говорит их каждой девушке. — Она придвинулась еще ближе, и теперь они почти касались друг друга. — Вы зря расходуете свои таланты, mon capitaine. Я неуязвима для ваших чар.

— Сейчас я остановлю машину и…

— Не сможете. — Шермэйн мотнула головой на двух солдат, сидевших на заднем сиденье. — Что они про вас подумают, Бонапарт? Это не лучшим образом скажется на дисциплине.

— Плевать на дисциплину! Через минуту остановлю машину и сначала отшлепаю тебя, а потом поцелую!

— Первая угроза меня не пугает, но в свете второй я, так и быть, оставлю твой бедный нос в покое.

Она слегка отодвинулась, и Брюс посмотрел на нее в упор. Под его прямым взглядом она смутилась и покраснела.

— Ничего себе! Ты знаешь, что невоспитанно вот так пялиться?

«Ну все, я опять влюбился, — подумал Брюс. — Хотя всего третий раз — каждые десять лет по разу. Пугает то, что придет боль — утонченная боль любви и мука потери».