Спускаясь всё ниже, они очутились на первом этаже, где лестничная клетка плавно переходила в большой зал у главного входа. Мощные деревянные двери поскрипывали, принимая на старые несмазанные петли людской поток. Странно, но кругом пахло не лекарствами и даже не хлоркой, а… сладким. Виктор удивился: зачем в больнице целых две лавки с конфетами, печеньем, шоколадками, булочками? Оказалось, как обычно — ради денег. Восхищенно разглядывая цветные витрины, крохотная бледненькая девчушка в розовом костюмчике вдруг приклеилась к маминой руке с возгласами: «Купи-купи! Хочу шоколадку!»

Ну а как взволнованная мать откажет дорогому и единственному бедному-несчастному больному чаду? Да никак. Ларёчки тем и пользуются.

Виктор, послушно следуя за своим «экскурсоводом», свернул в длинный, как поезд, серый коридор. Холодная плитка на полу лежала неровно, местами вздыбившись — наверное, ждала, когда кто-нибудь споткнётся об её выступающие края. Вдоль стен тянулись ряды одинаковых кожаных кушеток. Снизу, из подвала, тянуло холодом. Витька даже поёжился, сгоняя со спины мурашки, и бездумно взглянул на потолок. Коридорчик-колбасу освещали тусклые лампы с шаровидными плафонами… И снова ни единого окна.

«Интересно, — подумал Витька, — в этом аду есть хотя бы один светлый коридор?»

Он хотел было задать этот вопрос Инге, но всё же промолчал, якобы непринуждённо вздохнув.

— Ну вот. Иди. Отдашь им направление, и дело сделано, — остановилась Инга и указала на одну из десятка похожих между собой дверей.

Витя кивнул и, почесав затылок, постучался.

В лаборатории надрывался добрый десяток лампочек, поэтому всё помещение казалось невероятно ярким и светлым, не чета коридору. У маленького столика, заставленного пробирками, мензурками, стеклянными трубками и запечатанными коробочками, сгорбившись, сидела немолодая женщина, поблёскивая неестественно белыми, ровными зубами.

Её широкая спина почти перекрывала вход в следующую комнату, где, гремя медицинской посудой, трудился прочий персонал лаборатории. Витька, немного робея, протянул женщине листок, данный ему Станиславом Юрьевичем, и присел напротив. Небрежно пробежав глазами по направлению, врачиха бросила его к остальным подобным бумажонкам и скомандовала: «Давай руку». Витёк нехотя положил на стол свою драгоценную часть тела. Белозубая мадам надела перчатки, затем открыла баночку со спиртом, но заметив, что тот уже закончился, чертыхнулась и кряхтя поплелась к аптечке за новой. Долго и нудно старческими руками она отрывала ватку, а потом принялась распаковывать стерильный шприц, чтобы наконец взять кровь. Виктору хотелось сказать что-то нехорошее. Неужто нельзя делать всё это быстрее? Ведь сидя так в глупом ожидании можно и в самом деле начать бояться.

Ладно уж он, а каково малым детям, у которых на глазах эта бабулька гремит банками-склянками?! То ли дело Тамара Ивановна: заглянула в палату — и мигом забацала укол. Витёк даже слова сказать не успел, не то что испугаться! А этой давно пора на пенсию.

Как раз на такой доброй Витькиной мысли врачиха без лишних нежностей засадила иглу в вену. Парень невольно вспомнил Лику — она бы при виде этого уже зашлась в истерике! Кровь пошла по игле в шприц.

— Скажи свою фамилию, — буркнула врачиха, отправляя перчатки в мусорное ведро.

— Через-забор-ногу-перекидыщенко.

Женщина, уже было приготовившаяся записывать, резко отдёрнула ручку от журнала.

— Я сейчас кому-то пошучу! — проскрипела она хуже, чем несмазанная дверь.

— Ладно-ладно, — спохватился мальчишка, на всякий случай отступив шаг назад. — Пишите: Ю-жа-ков!

— Хорошо, не Южин, а то у меня их за сегодня уже трое было, даже странно, — прокомментировала женщина, глядя на записи, и, подняв голову, махнула в Витькину сторону: — Свободен, Перекидыщенко!

«Перекидыщенко» откланялся и, всё ещё прижимая ватку к вене, вышел из лаборатории. Прохладный воздух и мрак тут же обмакнули его в тягостную атмосферу больницы. На стенке от сквозняков подрагивал красочный календарь, правда богатая палитра цветов смазывалась темнотой коридора. На кушетке новичка ждала Инга, всё так же робея и глядя в пол. Виктору в очередной раз стало не по себе, ведь девчушка выглядела чрезвычайно миниатюрной и хрупкой — даже крохотные кроссовочки и те казались великоватыми на её тонкой ноге. Зачем было ей грубить? За что?

— Ты меня ждёшь, — тихо заметил Виктор.

— Жду, а вдруг потеряешься?

Парень присел рядом, оперевшись о холодную стену.

— Слушай, ты это… — он замялся. — Ну серьёзно, не злись на меня.

— Не злюсь.

— Так уж и не злишься? — Витька напустил на лицо грустное выражение. — Отвечаешь так, что фиг поверишь!

— Сказала же, что нет. Значит, нет. Чего дуться, если я понимаю, что тебе тогда плохо было? — Инга наконец оторвала взгляд от пола и посмотрела на Виктора.