Инга дотронулась рукой до холодного стекла, и отпечаток её ладошки тоже, как по волшебству, засиял серебристым огнём. Витя чувствовал, что теряет дар речи, не может ни говорить, ни шевелиться. Его переполняла масса живых, неподдельных эмоций.

— Инг, слушай, а… — он машинально приподнял руки, пытаясь изобразить ими какой-то жест. — Это нам снится, — выпалил наконец он и замолчал.

По лицу девушки пробежала слабая улыбка.

— Один сон на двоих? Скорее нет, чем да, — сказала она и перевела синий взгляд на парня.

Тучи, налетавшие на светлое пятно в небе с разных сторон, походили на оборотней. Гонимые ветром, они кусали чёрными зубами луну за ореол, а потом одно из облаков, самое большое и хмурое, проглотило её, как блин.

Серебристый свет угас, за ним резко помрачнела и палата. Кругом ясно обозначились выщербленные стены, серый грязный потолок, гора хлама. Виктор протёр глаза. Сдавалось, с уходом луны исчезло и дивное помутнение рассудка. Сердце вернулась на место и забилось спокойно, ритмично. Инга, вполне заурядная, взлохмаченная и курносая, привычно смотрела на мальчишку уставшими глазами.

Волшебная ночь уносила за собой и грозу: раскаты грома, еле слышные, докатывались издалека. Только дождь, надувая пузыри, продолжал стучать по подоконнику, рисовать дорожки на стекле, совершенно тщетно пытаясь смыть отпечаток Ингиной маленькой пятерни.

— Я вот подумала, — начала наконец девушка, прервав задумчивую паузу. — Мы, может, вообще единственные во всём мире сейчас, кто видел такое. Дождь-то обложной, и вдруг луна.

— Да, круто. Как в сказке, — согласился Виктор, кивая. Он осторожно дотянулся до старого стола без ножки и подтянул его к себе. — Ладно. Возьми-ка с другого края. Сделаем крышу из него.

Погрузившись в работу, парень, кое-как оперев стол о гору хлама, обошёл его с другой стороны.

— Что это за штора тут? — он вытащил помятую длинную тряпку не пойми какого цвета. В темноте было вообще сложно распознать, на что она больше похожа: на скатерть или на рваньё для мытья полов.

— Это клеёнка, — заключила Инга, принимая находку из Витькиных рук. — Банная.

— Ну что ж. Не царские, конечно, ткани. Но и то хлеб, — мирясь с несправедливостями жизни, сказал Витёк и положил клеёнку на стол так, чтоб края её свисали почти до самого низа. — А теперь добро пожаловать в шалаш. Та-дам! — он сделал рукой выразительный жест. Сложно было понять, как эта мусорно-дряхлая конструкция держалась сверху на поломанных каталках, опертая только о кучу хлама. Малейшая неосторожность — и всё это могло повалиться на пол с диким грохотом. Тогда уж, можно не сомневаться, сюда сбежалось бы полбольницы, и Тим-Тим из дома в придачу. Уж он-то, почуяв баловство и дуракаваляние, забыл бы и о сне, и о хлебе насущном, дай только почитать незадачливым пациентам морали.

Но Инга с Витей не в заоблачной стране выросли, где правила и инструкции чётко соблюдаются и делается всё идеально, на века. Они-то знают, что горка на детской площадке вполне может быть не зацементирована, а люк без крышки посреди многолюдной улицы зиять дырой. Самолёты взлетают без части деталей, цемент затвердевает (вот только надолго ли?), несмотря на то что подмешали в него чёрт-те чего.

Делать что-либо правильно, идеально, точно — что это вообще за слова такие? Чужие, непонятные. Наши слова — сойдёт, та-а-а, покатит и, конечно же, знаменитое авось пронесёт.

Ребята влезли под стол, поджав колени. Сверху, как одеялами, накрылись своими куртками. Сооружение покачнулось, но устояло. Столик, хоть и старенький, оказался всё же прочным. Авось сработал.

— А мы маленькими когда были, тоже такие халабуды строили и играли, как будто мы ушли из дому в лес и теперь вынуждены жить отшельниками, — рассказал Витька, ёжась. Холодно не было, но ему не давали покоя подмокшие волосы.

— А мы играли, будто путешествуем вокруг света, а шалашик — это дом на колёсах, — Инга тоже припомнила кое-что из страничек детства.

— А мы, а мы ещё на деревьях пытались что-то строить. Мне как-то отец с работы длинную верёвку принёс, мы ею потом доски для домика скрепляли!

Ливень перестал тарабанить в окно, долетало лишь его монотонное шуршание с улицы.

— А у нас, когда снежище выпадал, мы ходы в нём рыли. Мальчишки в войнушки играли, а мы… даже не помню, мышками, по-моему, были, — улыбнулась девушка.

— Это ж в Североморске ещё, да? А то у нас снег — редкий гость. А если и заглянет, то разве что червяк там вырыть ход сможет. Вот только и червяки зимой спят, — вздохнул Витя, поправив съехавшую клеёнку, которая закрыла ему вид на окно. — А как сюда приехала, во что играла? Летом в лужах возилась?

— Нет, не возилась, — она отвела взгляд.

— Ну а водяными пистолетиками играла?

— Нет.

— Нет?! Ну а… А, а персики из чужого сада таскала?

— Да ничего не таскала, ни во что не играла, — ответила девушка как-то отрывисто, даже резко немного, и замолчала.

Витька, приподняв одну бровь, только хмыкнул.

— Ты чё?

— Да ничего я, нормально, прости, — поспешно извинилась Инга. Признаться, с этой стыдливостью в глазах впечатление она производила жалкое.