Инга приостановилась, задумчиво уставившись на мальчишку. В пустынном коридоре обрисовалась нешуточная тишина.

— Не знаю, — сказала она наконец.

— Ну подумай. Ну какая была бы причина у тебя?!

— Послушай, у меня могла бы быть одна причина, у неё — другая. Нельзя же всех под одну гребёнку. Она сама тебе не объясняла?

Витька насупился, надул губы и грустно ответил:

— Говорит, у неё фобия…

— Ну вот. А ты дуешься, — Инга свободно вздохнула.

— Но я не верю в это! — повысив тон, Витька ясно ощутил, как внутри лопается нечто похожее на терпение, и стукнул кулаком о стену так, что у той отскочил кусочек штукатурки.

— Тихо-тихо, — перепугавшись неожиданного порыва, девочка робко взяла его за плечи. — Не кроши казенное имущество. Нельзя быть таким подозрительным.

Он почувствовал, как гнев неспешно, точно горячая вязкая смола, уползает из сердца, хотя тело всё ещё встряхивать лёгкая дрожь. Почему он стал таким нервным и неспокойным теперь? Лика ведь никогда не давала ему поводов для ревности. Да и друзья регулярно приходят, уверяя его, что всё замечательно. С чего столько злости и подозрений? Может, от тоски?.. От того, что не видел свою девушку почти месяц?!

— Я здесь слишком долго, — оправдываясь не то перед Ингой, не то перед самим собой, убито произнёс Витька.

— Да сколько ж тут тебе осталось? — отчаянно спросила она, присев на ступеньку, когда они подошли к лестничной клетке. — Сегодня же выписка.

— Сколько-сколько. Много, — тоскливо вздыхая, Виктор присел рядом. — Золушкин и Тим сказали, что дела мои бяка и ещё месяцок надо поторчать в больнице. Я всё думаю: сколько?! Сколько можно?! Я и представить не могу, как продержусь ещё хотя бы сутки, а они!.. Золушкин обещал, мол, на недельку домой передохнуть всё же отпустят, но что мне та неделька несчастная?!

Замолчав, он прочёл в глазах собеседницы сперва непонимание, переходящее в искреннее удивление, и потом, как венец всему, сочувствие, не наигранное, а самое обычное настоящее сочувствие.

— Почему ты мне не говорил? — чуть слышно произнесла Инга. Её голос странно дрожал.

— Я думал, обойдётся. — прохрипел обессиленно парень и уронил голову на колени. Он и сам не понимал, почему только теперь решил всё ей рассказать. Лишь недавно эти тяжёлые мысли отпустили Витьку, боль утихла, он, попсиховав пару минут, почти смирился с фактом, почти принял то, что маяться в этой тоске, терпя тошнотворные таблетки, капельницы и редкие визиты друзей с передачками, придётся ещё долго. А теперь, ни с сего вроде бы ни с того, чувства накатили с новой силой, заставляя парня в сотый раз уже осмысливать и осознавать, что значит провести в больнице ещё целый месяц! Дикая тоска вперемешку с давящей осенней погодой легла на его спину, придавив сердце, примяв душу, заставив крепко сжиматься внутренне, чтобы не взвыть от досады.

Он нехотя поднял тяжёлую голову и распахнул глаза.

— Ну вот так вот, — разведя руками, сказал он Инге.

Она, почти не реагируя на слова, закусила губу и судорожно вздохнула, безумно глядя на мальчишку.

— Витька, — с трудом выговорила девочка, едва удерживая в глазах капли слёз, и повторила ещё слабее. — Витька…

Ничего не понимая, он нахмурился.

— Инг, что случилось?

Она не ответила и вдруг уткнулась в его свитер, заревев. Виктор испуганно вздрогнул. Плач встряхивал её худенькое тело так отчаянно, что, казалось, это никогда не прекратится. Маленькая, как вселенское горе, свернувшееся в комочек, девочка нервно сжимала в тонких пальцах ткань Витькиного свитера и плакала, не могла остановиться, будто не зная, о чём. Просто сидела и плакала. Горячие слезы скатывались ручейками по её щекам и тонули в крупной шерстяной вязке. Глядя на всё это с оторопью и полным непониманием, Виктор сам невольно, точно независимо от себя, задрожал.

— Инга, ну что с тобой такое? — затараторил сумбурно и растерянно парень. — Что-то случилось?

Слова услышаны не были, и он ненавязчиво отнял её руки от лица. Всхлипывая и дрожа, Инга спешно растёрла слёзы.

— Витька, а я… я ведь думала, что ты сегодня уйдёшь и мы больше не увидимся никогда, — она зажмурилась. — Я ведь была готова к этому. К тому, что мы гуляем вот так без дела, возможно, в последний раз. Я сказала себе, что плакать не буду. А теперь ты говоришь, что вернёшься. И я таки реву. Только уже от радости, кажется. Ты меня прости, для тебя ведь это горе, а я вот так по-свински радуюсь. Витька, прости. Я ничего не могу с собой поделать. Просто я бы по тебе скучала.

Ничего не говоря в ответ, Виктор протёр напряжённые глаза и почувствовал, как по спине бегут острые мурашки.

Ему почему-то стало страшно. Торопливо, почти не владея собственным языком, он попытался что-то сказать, но запнулся. Дрожащими руками парень аккуратно обнял её.

— Дурочка, — прошептал он на ухо тихо-тихо, когда трепет в горле прекратился, и спокойно выдохнул. — Успокаивайся, и чтоб больше я этих глупостей не слышал.

Думаешь, я бы по тебе не скучал? Кстати, я собирался в мае тебя на день рождения пригласить… А забывать вовсе и не думал. Скажешь тоже — «никогда не увидимся». Да пусть хоть через секунду меня выпишут, мы всё равно встретимся. За этими стенами мир не кончается.

— Ты не обижаешься? — с надеждой спросила она.

— Как ты можешь такое говорить? Конечно же, нет.

Витя сидел на ступенях, накинув капюшон, чтобы защититься от осенних сквозняков, залетавших в щели. Аккуратно, как фарфоровое изделие, обнимал Ингу, которая всё ещё сопела, пытаясь унять плач. Седьмой этаж горел серым невзрачным светом, падавшим в высокие окна. На улице в водосточной трубе уныло завывал ветер. Мальчишка понимал, что вряд ли когда-нибудь забудет этот день. В жизни бывают такие моменты, которые никогда не выскочат из головы, воспоминание о которых прочно засядет в памяти ясной картинкой и будет приходить даже во снах. Он никогда не забудет весь этот месяц в больнице, тоскливый и тягучий с одной стороны, но какой необычный с другой. Как удивительно, что, мечтая о выписке, он реже всего думал об Инге и о том, какое место в его жизни она занимает. Непонятная, невзрачная, отстраненная, смелая такая, но при этом ранимая и хрупкая… Смог бы Витька выкинуть её вместе со всеми больничными воспоминаниями как что-то ненужное? Ведь он хотел! Смог бы вернуться к привычной жизни и ни разу не прийти, не заглянуть в отделение, чтобы проведать ставшего таким близким ему человечка? Смог бы выдрать из памяти вместе с плохим и всё хорошее?