О Микеле я знал, благодаря болтовне Эвелины, что, познакомившись с Родольфо, она тут же собрала нужную информацию о его семье. Узнав об ожидавшем его громадном наследстве, она сразу же обручилась с ним.

Родственники поговаривали, что для удовлетворения собственного тщеславия она способна на все.

Рассказывали, что в поездках она присваивала себе титул графини и что она страдала жесточайшими головными болями. Эвелина, зная это, во время карнавальных праздников всегда старалась, как бы шутя, щелкнуть ее по голове картонной дудкой.

Маленькая, смуглая, аппетитная Микела была то, что называют женщиной для постели. И это ужасно раздражало Эвелину, все и всех ревнующую, как бывает с примадоннами, стремящимися всегда быть в центре внимания. Все должно вращаться вокруг них, подобно тому, как Земля вращается вокруг Солнца.

Меня-то все это мало касалось: они были прямыми наследниками дядюшки и, стало быть, вольны делать все, что считают нужным. Мне они были безразличны, лишь бы меня не трогали.

Но одна вещь меня ужасно раздражала: способность Микелы глотать самые грубые насмешки и терпеть крайнее унижение с невозмутимостью, достойной настоящего игрока в покер.

Однажды за картами Эвелина, которая держала банк (когда бы это она отдала его другому хоть на минуту!), начала вдруг рассказывать нам о своей жизни и о том, какое это несчастье, что она бездетна. Весьма искусно намекая на истинного виновника ее бесплодия.

Время шло уже к полуночи, и обильные возлияния несколько тормозили ее красноречие.

Слова падали медленно, как если бы алкогольные пары не давали им облекаться в звуки. В подобном состоянии тетя Эвелина нередко теряла нить разговора, начиная беспорядочно жестикулировать, поднимать и резко отбрасывать черную массу своих волос, громко выкрикивая по-немецки некоторые слова при общем благоговейном молчании. Потом ярость сменялась покоем депрессии, и она возвращалась к прежней теме: так о чем, бишь, я говорила?

— Ты говорила, как тебе хотелось иметь детей, тетя.

— Ах, да. Но вообще-то, поверьте мне, — продолжала она, вперив взгляд в Микелу, у которой детей было трое, — дети — это всего лишь вопрос везения. Есть женщины вроде животных или вот как проститутки — они пекут детей с такой легкостью… как тараканы.

И раздавленная Микела: «Да, тетя, ты совершенно права», — поглаживая ей при этом руку.

— Поставьте какую-нибудь музыку, к черту всю эту меланхолию! — говорит вдруг тетя Эвелина со слезами на глазах. Слезы были обычным делом, когда время приближалось к полуночи.

Тетка моей жены очень любила поплакать над своей жизнью и над жестокостью судьбы, которая дав ей все, осмелилась не обеспечить ее эликсиром молодости.

Вспомнила она и «своего дорогого брата», того самого мота и дармоеда, и из ее слов вырисовывался портрет самого ангела. Ну, а то, что он, возвращаясь домой в подпитии, нередко колотил жену и дочерей, так это вика Гертруды. Но Эвелина все равно любит ее и не перестанет любить. Проливая пьяные слезы, она вопрошала: «Ну почему, почему Гертруда терпеть меня не может?»

Между тем муж Микелы, Родольфо, включил проигрыватель и поставил пластинку с отчаянной самбой.

Музыка произвела целительное действие ка тетю Эвелину, настроение которой мгновенно поменялось, что весьма типично для алкоголиков. Сердито смахнув слезы, она встала и со словами: «Сейчас я вам покажу, что такое настоящая самба!», бросилась в такой судорожный танец: что трудно было понять, какому из африканских племен она подражает.

Спотыкаясь, но все же не падая, она яростно взмахивала головой, шевелила губами, испуская какие-то звуки, морщилась, выставляя напоказ сверкающие, белоснежные зубные протезы, вращала плоскими ягодицами, пытаясь из последних сил следовать дьявольскому ритму этого танца. Зрелище было смешным и неприличным. Неописуемое убожество.

Наконец задыхающаяся и обессиленная, она села и повелительно обратилась к Микеле: «Покажи мне, как бы ты станцевала такую самбу».

И Микела покорно, под невозмутимым взглядом мужа, согласившегося на это — а как же, ведь наследство же! — начала так бешено крутить животом, ягодицами, так трясти грудью, что это могло бы вызвать зависть у какой-нибудь платной девки из бара.

Я подумал тогда, что как ни посмотри, а все-таки в каждой тщеславной женщине сидит шлюха.

Потом пришла очередь и моей жены. Я взглянул на часы.

Что тут поднялось! Совершенно уже пьяная и распоясавшаяся Эвелина набросилась на меня.

— Где это вы научились смотреть на часы в доме, куда вас приглашают как гостя?

— Графиня, — незамедлительно ответил я. — Вы не раз просили меня чувствовать себя здесь как дома, но поскольку у вас нет для меня отдельной комнаты, я предпочитаю откланяться, независимо от вашего к этому отношения. Завтра мне рано вставать, нужно открывать магазин, а сейчас уже второй час ночи. К тому же я не умею и не испытываю желания танцевать самбу. Спокойной ночи.