И ушел, оставив бедную тетю Эвелину с открытым ртом. Я надеялся, что жена последует за мной, но она осталась со своей теткой.

Ну, а сцену, которую устроила мне Гретхен на следующий день, ты можешь легко себе представить. Это была, может быть, одна из лучших ее сцен, но в результате она оказалась и последней каплей, заставившей меня мысленно сделать жест римских императоров: опустить вниз большой палец в знак смертного приговора гладиатору, И сделал я это с какой-то особой жестокой радостью, сам удивляясь такому своему чувству.

Гретхен, которая с этого момента уже не была для меня женой, продолжала кричать:

— Ты оскорбил тетю! Ты не хочешь ее понять! Она сама говорила мне, что ты никогда не гнешь спину, а они привыкли к почтительности. В Неаполе, в роскошном отеле, они давали такие чаевые, что при отъезде весь персонал выстроился и проводил их поклоном, называя герцогом и герцогиней. Ты это понимаешь? — кричала она все громче. — Герцогиней, хотя она только графиня!

— Дорогая, — отвечал я спокойно и с улыбкой. — Что касается титулов, то я признаю только подлинные, а не купленные. Ну а по поводу спин, то у меня спина антиквара, а не лакея. Меня не очень трогает, что ты сравниваешь меня с лакеями, но я в состоянии оценить интуицию твоей тетки: всех ее миллиардов не хватит, чтобы заставить меня показать хоть кусочек спины, хотя я с удовольствием и безвозмездно могу ее продемонстрировать всю целиком людям интеллигентным, порядочным, чутким, то есть действительно благородным.

Этими добродетелями твоя дорогая тетушка никогда не будет обладать, ибо они не покупаются.

И, наконец, третье. Мне от этого дерьма ничего не надо. Это ты пытаешься сделать из меня их мальчика на побегушках, потому что тебе вечно всего мало. Ты веришь их обещаниям, вилами по воде писанным, и не видишь той реальности, которую предлагаю тебе я. Может быть, это и немного, учитывая твои претензии, но зато вполне конкретно. Ты видишь только их миллиарды, но не думаешь ни об их одинокой старости, ни об убожестве их жизни. Ты видишь блеск их золота, но не замечаешь их лет, их морщин, их немощей. Ты видишь драгоценности твоей тетки, но не видишь разверстую пасть могилы у ее ног.

Ты не видишь всего этого потому, что ты глупа, поверхностна, пуста, как и полагается чванливой австриячке.

— Когда-нибудь я стану богата, — закричала она. — И тогда ты, ничтожество, бог знает что из себя изображающее, еще придешь ко мне, чтобы попросить взаймы.

— Вот как? — удивился я.

— Да, да. Именно так. Ты ведь подыхаешь каждый раз, когда тебе не удается купить то, что тебе понравилось. И вот тогда мой шофер привезет меня на роллс-ройсе и может быть, если ты будешь достаточно вежлив, я и куплю тебе что-нибудь.

Поняв, что разговор приобрел форму совсем уж мерзкой перебранки, я крикнул:

— Заткнись, идиотка! Убирайся! Отправляйся за прилавок!

Она промолчала и вышла.

Теперь ты понимаешь, Марио, почему Гретхен больше не существует для меня. Я наставляю ей рога и не испытываю никаких угрызений совести, наоборот, я чувствую радость, какое-то особое ощущение, которое даже не могу объяснить.

Когда мы поженились, я думал: «Если она поймет всю поверхностность и эгоизм своих родственников, то станет мне другом и помощником в достижении моих целей». Вместо этого я обрел врага. Не ценя тот скромный комфорт, который она имеет только благодаря мне, она превращает мою жизнь в ад.

И теперь каждая моя измена похожа на раунд греко-римской борьбы, я прижимаю ее лопатками к земле. И наполняюсь радостью, радостью победителя.

— Ну, а дядя Самуэль? — спросил я, меняя тему.

— Я уже просил тебя, не упоминай о нем. Он оказался настоящей сволочью. Ни его имени, ни имени моей жены я больше не желаю слышать.

И я снова увидел в его глазах тот жестокий блеск. Хорошо, хорошо, не злись. Но в глубине души я спрашивал себя: что же произошло между дядей и племянником, откуда эта глубокая ненависть?

С тех пор мы не возвращались к разговору о его родственниках.

Когда Франческо появлялся в Париже, мы часто проводили время вместе, иногда я сопровождал его в походах от одного антиквара к другому, разыскивая «невежду», как он говорил.

Он объяснял мне, что профессия антиквара строится на знаниях. Чем больше знаешь, тем шире круг знакомств, тем больше у тебя возможностей хорошо заработать.

Если какой-либо антиквар предлагает тебе вещь (рисунок, бронзу, майолику, мебель) и не имеет точного представления ни о ее возрасте, ни о происхождении, ни об истинной ценности, то у тебя есть хороший шанс приобрести ее с большой выгодой для себя.

Во время изматывающих походов от одной лавки к другой, я познакомился с неким Аароном Райхманом, по прозвищу «раввин из Маре».

Франческо восхищался его познаниями в классической культуре и большой человечностью. «Вот человек интересной судьбы, — говорил он мне, — когда-нибудь я расскажу тебе о нем».

Но случилось так, что мое общение с Франческо вскоре прекратилось, вернее оборвалось, как обрывается обстоятельствами нить незаконченного повествования.

Сразу же после того разговора, а он был, если мне не изменяет память между 1969 и 1970 годами, я уехал в Англию, где и осел окончательно в качестве преподавателя итальянского языка.