Шрифт:
Все негры кинулись к Жоакину Камбинде. Одни били его кулаками, другие плевали в лицо, третьи бросали песок ему в глаза.
–?Зараза чертова! Подонок!
–?Колдун поганый!
–?Повесить сейчас же этого гада!
–?Лучше сжечь!
–?Сжечь его! Сжечь его!
И под этот всеобщий гвалт злодея схватили и поволокли.
Возле амбара была насыпана куча сухой мякины, а рядом валялась старая, сломанная, полусгнившая телега с единственным колесом.
Колдуна мгновенно привязали к телеге, хотя тот и оказывал теперь отчаянное сопротивление – отбивался, брыкался и даже кусался.
Принесли мякины и насыпали под телегу.
–?Керосину! – раздался голос.– Принесите керосину!
Один негритенок помчался на сахароварню и вскоре вернулся с жестяной банкой, почти до краев наполненной керосином.
Кто-то из негров взял ее, залез на телегу и вылил содержимое на Жоакина Камбинду. Жидкость потекла ясной, прозрачной струей с синеватыми переливами по волосатой груди негра, по лоснящейся лысине, впитываясь в грязную одежду, смешиваясь с потом, который лился с него ручьями. Несчастный неистово вращал налитыми кровью глазами, скрежетал зубами и пыхтел.
–?Спички! Спички! У кого есть спички? – крикнул негр, опорожнив жестянку и осыпая Жоакина Камбинду мякиной.
–?У меня! – откликнулась негритянка, подавшая сигнал к расправе, и протянула коробок спичек.
Негр соскочил с телеги, взял коробок, наклонился, чиркнул спичкой, прикрывая пламя полусогнутой ладонью, и поднес ее к куче мякины, запалив ее у самой земли.
Поднялся густой столб дыма – сверху голубой, снизу цвета ржавчины. Пламя вспыхнуло длинными, прожорливыми языками, стало лизать телегу, охватило кучу мякины и добралось до тела негра. Его одежда, пропитанная керосином, моментально воспламенилась. Он хрипло, сдавленно замычал и отчаянно забился в корчах...
Все исчезло в туманном вихре огня и дыма.
Далеко разлетались искры. Ветер повсюду разносил обугленную мякину.
По воздуху разливался резкий, тошнотворный запах горелого жира и паленого мяса.
Глава XIII
До 1887 года глубинка провинции Сан-Паулу жила при подлинном феодализме.
Тамошняя фазенда ничем, по сути, не отличалась от средневекового замка. У ее владельца имелась собственная тюрьма, он мог судить своим судом, был неограниченным властителем. Управляя подданными, он руководствовался единственным законом – своим собственным усмотрением. Действительно, для правосудия он был недосягаем, закон против него оказывался бессильным.
Во всех случаях он рассчитывал на снисхождение со стороны правительства, и даже когда в редчайших случаях ему приходилось предстать перед судом за какое-нибудь чудовищное злоупотребление властью, он с уверенностью мог ожидать оправдательного приговора.
Его господство простиралось до того, что иногда он приказывал убивать свободных горожан, выказывал неуважение представителям конституционной власти, мог надавать им пощечин при исполнении ими служебных обязанностей – и все же... бывал оправдан.
Чтобы сохранить за хозяином фазенды привычные привилегии, судебные разбирательства проводились беспринципно и юридически безграмотно. В Кампинасе, к примеру, на любое преступление, совершенное рабами при каких бы то ни было обстоятельствах, как правило, смотрели сквозь пальцы. Если же наказание все же назначалось, то оно бывало сравнительно мягким и сводилось к порке, после которой преступника препровождали к хозяину, который волен был поступать с ним по своему усмотрению.
Страшное событие – жестокое сожжение колдуна, совершенное рабами с фазенды,– огласке предано не было, а если и достигло до ушей отцов города, то те и пальцем не шевельнули.
Полковник – человек добрый и сострадательный – поначалу ужаснулся происшествию, которому не смог воспрепятствовать, но потом решил, что все разрешилось само собой и что это может послужить хорошим уроком для злоумышленников. Барбоза, хоть и провел почти полжизни в человеколюбивом Альбионе, но все же был сыном хозяина фазенды и получил соответствующее воспитание. Поэтому происшествие его не удивило – более того, его вполне устроила развязка этого трудного и запутанного дела.
Тоскливая, печальная атмосфера, которую всегда порождает трагическое событие, мало-помалу рассеивалась.
Жизнь на фазенде вскоре вошла в обычную колею. Поговаривали даже, что наступило облегчение, что стало легче дышать. Жоакин Камбинда внушал страх, никто против него слова сказать не смел – и все же, кроме небольшого числа его последователей, все его ненавидели. Его смерть, как и смерть любого тирана, вызвала всеобщее ликование, и все вздохнули полной грудью. Исчезла страшная и невидимая опасность, которая ежеминутно угрожала каждому.
В зарослях жабутикабы по-прежнему в изобилии водились различные птицы, зайцы и даже ежи.