Сознавая, что все равно обречена на этот разговор, Гвин открыто встретила пристальный взгляд шоколадных глаз.

— К чему ты клонишь?

— Ответь, чего ты хочешь?

Почему все пристают к ней с этим вопросом?

— Хочу быть собой, — без колебаний ответила она. — Не той, кем меня считают или хотят видеть, а той, кем себя считаю и хочу видеть я сама.

— А это значит — стать актрисой?

— Ну и что в этом плохого? — с вызовом спросила Гвин.

— Ничего, — пожала плечами Лави, — если это действительно то, чего ты хочешь. Если ничто и никто не сможет отвлечь тебя от воплощения мечты.

Неожиданно для себя Гвин на секунду задумалась. Потом сказала:

— Единственное, что я умею делать, — это играть на сцене. Причем, насколько я понимаю, довольно хорошо. Во всем остальном я совершенно не компетентна. Абсолютно во всем.

Лави потребовалось не более секунды, чтобы вынести приговор:

— Итак, если я правильно расслышала, ты считаешь, что либо ты будешь актрисой, либо, возможно, выйдешь замуж и родишь детей, но не то и другое вместе. А поскольку для тебя единственный способ быть собой — это стать актрисой, жизнь в том виде, в каком ее понимает остальной мир, для тебя исключена. Поэтому ты отметаешь в сторону все, что может помешать осуществлению твоих планов. — Гвин открыла было рот, но ничего не сказала. Лави встала из-за стола, подошла к раковине и сполоснула свою чашку. — Я сейчас скажу нечто такое, от чего ты, возможно, рассвирепеешь, поэтому просто выслушай меня, хорошо?

Она взяла жестяную банку, открыла крышку, выудила оттуда батончик из овсяной муки с изюмом и протянула банку Гвин. Та отрицательно помотала головой.

— У меня такое чувство, что лучше мне убежать, пока не поздно, — сказала Гвин.

— Бесполезно, — откусив кусочек батончика, ответила Лави. — Все равно я тебя догоню и заставлю выслушать. — Она прожевала и продолжила: — Солнышко, когда я тебя слушаю, у меня складывается впечатление, что ты еще очень юна. И я не видела в этом ничего плохого, пока ты не начала высказываться о своей позиции. И тут мне стало ясно, что хотя в твоей голове множество правильных понятий, они еще не разложены по полочкам. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Нет, не понимаю.

Гвин была настолько сбита с толку, что не могла сердиться.

— Хорошо, начнем сначала. Ты талантливая, милая, и в твоем сердце столько любви, что ты не знаешь, что с ней делать. Как любой другой человек — и поверь мне, я тоже через это прошла, — ты думаешь, что люди пытаются вмешиваться в твою жизнь, когда на самом деле они хотят лишь того, чтобы ты была здорова и счастлива, А ты стремишься к полной независимости и свободе от всяческих уз, потому что, если будешь связана, то что же станется с твоим талантом? Ты не видишь способа проявить свой талант и иметь при этом нормальную жизнь, так?

— Лави, ты меня смущаешь…

— Потерпи и слушай дальше. В школе есть несчастный человек, который не знает, как справиться с постановкой пьесы, и которому ты могла бы помочь. Но ты уверена, что, помогая ему, каким-то образом ущемишь свою независимость. Так вот, солнышко. Ты теряешь свободу только тогда, когда упускаешь возможности, которые встречаются на твоем пути. — Она приблизилась к самому уязвимому месту. — Так какова реальная причина твоего дурацкого упрямства? Только не говори, что ты не умеешь ладить с детьми. Это объяснение не пройдет.

Гвин резко отвернулась к окну и проглотила комок, сжавший горло.

— Мне кажется, малыш замерз, — сказала она. — Он не такой веселый, как несколько минут назад.

Лави подошла к ней.

— Наверное, у него подгузник мокрый. Ничего, сейчас я им займусь. Гвин, девочка, что с тобой происходит? — сказала она, поглаживая Гвин по плечу. Спрашиваю будто сама не догадываюсь, подумала она.

— На что ты намекаешь?

— На Алека Уэйнрайта.

— Не будь смешной!..

Воспоминание вдруг всплыло из глубин памяти. Ей тогда было восемь или девять лет. Дело было 4 июля, и она весь день сводила взрослых с ума, возбужденная предстоящей поездкой в Лаконию на праздничный салют. Мэгги в отчаянии упросила Алека, который собирался с друзьями на озеро купаться, взять Гвин с собой, чтобы она не путалась у остальных под ногами. Алек, а ему тогда было лет пятнадцать, вовсе не обрадовался «хвостику», который ему навязали. Всю дорогу он ворчал, а когда они пришли на место, вообще перестал обращать на нее внимание.

Рассердившись на такое пренебрежительное отношение, Гвин заплыла слишком далеко, да еще почти сразу после еды. Ногу неожиданно свело. В панике она начала барахтаться, беспорядочно бить по воде руками и звать Алека на помощь. Ей никогда не забыть, какое у него было перепуганное лицо, когда он подплыл к ней, и то, как внимателен он был весь остаток дня.

Сейчас она тоже барахтается на глубине вдали от берега. Но на этот раз Алек не может ее спасти.

— Лави, умоляю. Мы с ним как брат и сестра. У нас нет ничего общего, кроме привязанности к Поппи. — Она посмотрела в глаза подруге. — Я не увлечена Алеком, если ты на это намекаешь.