— Я верну все до единого цента, Алек. Даю слово.

— Послушай… — Он снял перчатку и поймал ее за подбородок. Его глаза светились теплом и заботой. Теплые и слегка шершавые пальцы скользнули по коже… — Почему ты плачешь?

Нет, только не это. Черт! Она подняла руку и смахнула со щеки предательские капли. Потом нарочито громко шмыгнула носом.

— Я не плачу, — заявила она с большей горячностью, чем следовало. — Это от холода.

— Вот как? — Алек поднял топор и направился к тому дереву, которое она выбрала самым первым. — Теперь у тебя нет сомнений?

В чем у нее не должно быть сомнений? В том, надо ли соглашаться на эту работу? В своих чувствах к нему? В желании вернуться в Нью-Йорк? В выборе елки?

Облако проглотило солнце, предвещая приближение бурана, который, судя по метеосводкам, вчера навалил два фута снега на всем северо-западе Канады. Гвин с усилием улыбнулась.

— Нет, — сказала она. — Я не передумаю.

Эта невозможная Мэгги увешала гирляндами весь первый этаж. Гвин не удивилась бы, если бы на собак нацепили оленьи рога с мигающими лампочками.

Ладно, хорошо, что хоть у кого-то праздничное настроение.

Алек установил елку, приняв как должное восхищенные ахи и охи — будто он сам вырастил это дерево, подумать только! — и удалился к себе проверять тетради. Поппи пошел вздремнуть после обеда. Сестры-близнецы занимались чем-то у себя в комнате. А семейство Кэботов, приехавшее на выходные из Нью-Джерси, отправилось на прогулку, чтобы успеть подышать свежим воздухом до того, как начнется снегопад.

Гвин сидела на полу перед огромной елкой и пыталась распутать гирлянду из электрических лампочек, не ощущая никакой радости от подготовки к предстоящему празднику.

Это, конечно, глупо. Для отвратительного настроения нет никаких причин. Проблема с возвращением в Нью-Йорк решена. А все, что касается Алека, — лишь кратковременное отклонение от прямого пути.

— Так что хватит хмуриться, малышка Гвиннет, — сказала она себе.

Перебирая пальцами провода гирлянды, Гвин обвела взглядом просторную комнату. Она не предполагала, что ее скромных усилий будет достаточно, чтобы обновить вестибюль. Получилось не так уж плохо. Свежевыкрашенные стены и новые бархатные подушки на диванах сотворили чудо. В воздухе витали ароматы пряностей, хвои и сухих поленьев. Весело потрескивал огонь в камине, воздушная кукуруза и клюква лежали в мисках в ожидании, когда их нанижут на нить, а Мэгги, напевая рождественскую песенку, украшала хвойными ветками стойки лестничных перил.

Ну просто полная идиллия. Остается только начать подпевать Мэгги. Но почему-то вместо этого у Гвин появилось желание попросить экономку замолчать.

Одна из лампочек разбилась. Гвин выругалась.

— Что случилось, дорогая?

— Эта чертова лампочка разбилась.

— Как хорошо, что я купила несколько запасных, когда ездила в город, — бодро сказала Мэгги.

Слишком бодро. Таким тоном, будто она вознамерилась во что бы то ни стало устроить веселое Рождество. Даже если для этого ей придется связать всех и насильно влить им в глотки подогретое вино с пряностями.

— Нет, это невозможно привести в порядок! — Гвин с отвращением отбросила так и не распутанную гирлянду в сторону, подняла глаза и встретила озабоченный взгляд Мэгги. — Ни слова, — предупредила Гвин.

В этот момент зазвонил телефон, спасая ее от замечаний экономки. Мэгги поспешила снять трубку с аппарата, установленного на лестничной площадке.

Сидя по-турецки, Гвин наклонилась вперед и уронила голову на руки. По вестибюлю волнами плыл теплый голос Мэгги, отвечающий неизвестному собеседнику. Гвин просидела так несколько минут, пока не поняла, что, во-первых, не может дышать, а во-вторых, у нее затекла нога. Она с усилием встала на ноги и подошла к елке.

— Будут еще постояльцы, — радостно сказала Мэгги, повесив трубку. — На следующие выходные. У нас забронировано все на две недели вперед!

Стоя у елки, Гвин одобрительно промычала в ответ. Потом погладила рукой темно-зеленую ветку. Ель была великолепна — стройная, пушистая, с густой и мягкой хвоей. Такие елки бывают только в детстве. Гвин вспомнила свои ощущения, когда надо было запрокидывать голову, чтобы увидеть макушку дерева, а вешая игрушку в глубине ветвей, представлять, будто находишься в лесной чаще. В памяти с удивительной ясностью всплыла картина ее первого Рождества в этом доме. Тогда она никак не хотела уходить от лесного дерева, словно по волшебству оказавшегося посреди огромной комнаты, и все бродила вокруг в своей фланелевой пижаме. Потом подтащила бабушкино кресло-качалку прямо к елке и уселась так близко, что можно было потрогать игрушки. Но она не трогала их, а только вдыхала дивный запах хвои. Тем временем Алек рассказывал ей какие-то нелепые истории, которым она безоглядно верила. Потом Нана сказала, что пора спать, и Гвин уговорила Алека, чтобы он отвел ее наверх, послушал ее молитвы и подоткнул ей одеяло. Что он и сделал в то первое Рождество.

Правда, перед тем как уйти, он объяснил ей, что большим мальчикам не положено укладывать спать маленьких девочек. И Гвин безоговорочно восприняла это, так же как и его рассказы у елки. Вообще все, что говорил Алек, она воспринимала как непреложную истину. Он был старше, опытнее и никогда не обижал ее, во всяком случае, намеренно.

Гвин еще постояла у елки, повздыхала, причем так громко, что Бобо поднял голову, потом вернулась к брошенной гирлянде. Может быть, это правда. Может быть, она и в самом деле еще ребенок. Потому что только ребенок может хотеть получить все сразу.