О нет, они отнюдь не собирались умирать просто так, эти самые “копии”. Со всех сторон раздалось яростное шипение, стальные крючья-когти потянулись к отступнику, принятому сперва за “своего”; и, нанося удар, пронзая всей пятернёй глотку очередной твари, Буян вдруг услышал полувсхрип-полустон — последний, предсмертный:

— Мы же пришли помочь тебе…

Он играючи отшвырнул неподъёмное тело.

Только теперь Середичи, похоже, что-то сообразили. Глиппи ударила по ближайшей твари, и пока та, шатаясь, приходила в себя, стряхивая с чешуи последние капли жидкого пламени, Буян расправился с ней без помех.

Это послужило сигналом. Уцелевшие шестеро “копий” быстро и бесшумно развернулись, мгновенно исчезнув в чаще.

Кровавый туман развеивался. К Буяну возвращалось нормальное зрение, и, как только очистились взоры, он спохватился:

“А что же с Ольтеей?!”

У самых ног (а точнее, возле самых лап) лежало мертвое тело того самого бедняги, что напоролся на когти Буяна в самом начале схватки, однако о нём юноша не думал. Ольтея! Где Ольтея?

Кажется, Глиппи, самая смелая из всех, что-то у него спросила, предусмотрительно отскочив подальше.

: Я здесь :, — тихонько прозвучал знакомый голосок.

Ольтея отозвалась — однако услыхал её не только Буян.

— Ламия! — взвизгнул кто-то из девчонок Сере-дичей.

— Где, где?! — хором загалдели остальные, уже готовые броситься в погоню, настигнуть, повалить, привязать к первой попавшейся лесине и… Какой у них, у Середичей, обычай? Живьем сжигать? Или в яму закапывать?

Очевидно, девчонки во главе с Глиппи решили, что пришедшая им на помощь тварь не станет вмешиваться в их “забавы” с ламией.

Буян ринулся наперерез, и преследователи разом приостановились.

— Назад! — рявкнул было парень, однако вместо членораздельной речи из горла вырвался какой-то хриплый, бешеный рёв. Впрочем, он подействовал не хуже.

— Рассыпаться! — мгновенно оценил положение Мрожек.

Само собой, за ними Буян не погнался. Ольтею он нашел сжавшейся в комочек, притаившейся в какой-то ямке между мшистыми кочками. Щёки у неё были мокрые.

— Зачем, зачем, зачем ты напал на наших? — тотчас напустилась ламия на Буяна. — Что они тебе сделали?

— Как — что? — поразился Буян. — Такая вот… шестирукая… тварь убила Ставича и Стойко! Я отомстил.

— Да какое теперь тебе до них дело! До этих людей! Они вон сами пытались тебя убить! И убили бы, не вызови я подмогу!..

— К-как? Что?

— А вот так! — утирая слезы, зло передразнила его ламия. — Тебе было не справиться. Эта стерва сожгла бы тебя…

— Но Творитель же сказал, что…

— Людская магия жжёт тебя сильнее, чем любую иную копию, потому что ты сам веришь в это, — негромко сказала Ольтея. — Вбил себе в голову, что виноват.

— А разве нет?

— Ну, конечно же, нет, глупенький! Уж сколько раз мы об этом говорили.

И вновь мягкая ладошка, ставшая вдруг отчего-то такой приятно-прохладной, гладила обожжённую, окровавленную серую чешую.

— Не делай так больше, ладно?

— Но…

— Не думай о них. Думай о себе. И обо мне. Хорошо? Что я буду делать, если тебя убьют? “Ну вот, опять начинает плакать”.

— Ладно, — с хрипотцой протянул Буян. — Ладно. Увидим. А теперь пошли, что ли? Нам ведь ещё топать и топать.

Изо всех оставшихся сил он заставлял себя не думать об убитом им мальчишке из клана Середи-чей, мальчишке, чьего имени он так и не узнал.

Увы, обогнуть живоглота у Твердислава и Джейаны никак не получалось. Лес словно бы сошёл с ума. Все до единой тропки оказывались обманками. Все они, петляя, извиваясь, маня кажущимся обходом, на деле спешили, торопились, бежали прямиком к затаившейся в зелёном мареве кошмарной неуязвимой смерти. Живоглот не торопился — он мог никуда не спешить. Добыча сама покружит-покружит и, вконец заплутавшая, сбитая с толку, замороченная хитроумной звериной магией чудовища, в конце концов неизбежно достанется вечно голодной утробе.

На бесплодные блуждания ушёл целый день. — Все! Я так больше не могу! — Джейана почти рухнула на землю. Не обессилев — она могла одолеть за день куда больше и притом по самым непролазным чащобам и болотам, по пояс в воде, но до предела вымотавшись именно от бесцельности и бесплодности хождений и кружений. Тропинки обманывали в последний момент, когда путники уже начинали верить, что всё, они вырвались из западни. И вдруг за последним поворотом проступала затканная каким-то мерзостным зелёным туманом полянка, выбеленные дождями костяки на траве — и неподвижный серо-коричневый холм в самой середине прогалины.