А пятый-то отстал от нас, да… ему Лесного Коридора не открывали.

– Это… это он? – голос у Сони срывался, глаза впились в эфес.

– Возьмись за рукоять, – вместо ответа сказал я. – И слушай, что тебе Меч скажет.

Край мохового болота, вековые ели замерли, словно стража, на самом рубеже, сдерживая напирающую армию топей. Отец-Лес помогал, свет держался над Мечом; ребята замерли в благоговейном ужасе. Соня опустилась на колени. Медленно положила обе руки на эфес, запрокинула голову и закрыла глаза.

Никогда ещё бывалый, тёртый и во многих щёлоках мытый Ёж не оказывался в таких переделках. Он что, по ночным лесам не ходил никогда? Без фонарей, без карты, вообще «без ничего», как говаривали в детском саду? Сколько километров по чащобам отмерено, под тяжким грузом, сколько раз буреломами уходили от погонь – не счесть; и посейчас живы. А вот тут, поди ж ты…

Во-первых, тьма. Бывали безлунные и беззвёздные ночи, но никогда ещё Ёж не окунался в эдакие беспросветные чернила, когда не видишь вытянутой руки. Во-вторых, он готов был поклясться, что деревья меняются местами, проход за его спиной мгновенно смыкался; и, в-третьих, он очень быстро потерял направление. Ёж всегда хвалился своим «истинно лесным» чутьём, позволявшим ему никогда не сбиваться с дороги; но сейчас он понятия не имел, в какой стороне деревня, едва миновав границу полей и углубившись в заросли на пару сотен метров.

В лесу творилось что-то неладное. Что-то, заставлявшее далеко не робкого Ежа хвататься дрожащей рукой за нательный крестик и шептать молитвы, да не заученно, а, что называется, от всей души, прося защиты и обороны «от лукавого».

А что лукавый потешился тут на славу, сомневаться не приходилось. Ни тропы, ничего. Фонарик в руках Ежа едва-едва светился, слабое жёлтое пятно испуганным зайцем металось по сплошной, непроходимой стене зарослей, окружавшей подпольщика.

Соню и её спутников он потерял почти мгновенно. Успел только засечь по компасу направление, но что с него толку? Сто раз ещё свернут туда-сюда. Не, братец Ёжик, давай-ка выбираться отсюда. Ты ведь оттого так долго прожил, потому всех друзей-приятелей, с кем когда-то начинали, в землю опустил (а не они тебя), что всегда знал, когда на рожон лезть следует, а когда нет. Вот сейчас как раз не следовало. Тем более что Смертушка в деревню ещё вернётся – сейчас-то ушли налегке.

Ёж остановился, попытался сосредоточиться. Когда думаешь, что заблудился, лучше всего переждать, перевести дух – ноги сами покажут, куда идти.

Он присел на поваленную лесину, глубоко вздохнул несколько раз, стараясь успокоиться. Ну, подумаешь, потерял след. Давно не случалось с ним такого, но ведь всякое возможное событие когда-нибудь да происходит? Давай-ка, друг, не раскисай. Не раскисай, слышишь?..

Но действовало всё это плохо. Вспотевшая рука Ежа сжимала рукоять сорокапятикалиберного «кольта», ствол прыгал, словно у впервые взявшего оружие в руки новичка; сердце отчаянно колотилось, он задыхался, борясь со жгучим искушением рвануть что было сил ворот маскировочной куртки и завопить в голос от жуткой тоски и накатывающего отчаяния.

Среди сплетения ветвей прямо перед ним мелькнула пара жёлтых огоньков, и Ёж, не выдержав, подскочил на месте. Палец сам вдавил спуск, отдача швырнула пистолет вверх – а сами глаза издевательски-медленно угасли.

Этого Ежу оказалось более чем достаточно. Ужас скрутил внутренности ледяной спиралью и швырнул человека прямо на стену зарослей; Ёж с размаху прорвался сквозь кустарник, прыгнул и… очутился по колени в воде. Откуда тут могло взяться болото?!

Ёж выругался и осторожно шагнул обратно, к высокому сухому краю увала. Как он мог не заметить этого бучила?!

Он шагнул – и, нелепо взмахнув руками, провалился уже по пояс. До берега было не больше метра, но…

Сверху на Ежа издевательски глянула пара оранжевых буркал.

Хоть и по пояс в трясине, пистолета человек не выпустил. Лесная глушь второй раз огласилась выстрелом, вылетевшая гильза негромко булькнула и…

Из чёрной жижи высунулась перепончатая лапа, брезгливо потрясла пальцами, размахнулась, швырнула кисло воняющий порохом цилиндрик обратно в остолбеневшего Ежа. Тот невольно дёрнулся – и вмиг оказался почему-то уже в трёх метрах от края трясины, причём уже по шею в холодной болотной воде.

– С-сука… – прохрипел Ёж. Отчего-то пришло до рези чёткое чувство, что ему не выбраться. Он сглотнул, переложил пистолет в левую руку, а пальцами правой нашарил золотой крестик на груди.

– Господи, – взмолился он вслух, – не попусти, Господи! Коль мой час настаёт, дай в бою умереть, как мужчине положено, Господи! Что я не так сотворил, чем тебя прогневал, Господь? Спаси, не дай сдохнуть, как псу худому!

– Встань и иди.

– А? Что? – заполошно выкрикнул Ёж, отчаянно стараясь и осмотреться, и в то же время не погрузиться глубже. – Кто тут?

– Встань и иди, – повторил тот же голос.

Трясясь, как в лихорадке, Ёж осторожно двинулся – ничего, не провалился, дно болотца под ногами пружинило, но больше он не проваливался. Шаг, другой, третий – и он выбрался на сухое место. Выбрался – и рухнул как подкошенный.

Соня застыла на коленях, положив обе руки на эфес клинка. Мир вокруг перестал существовать, в нём остались только трое – она сама, Всеслав и Русский Меч. Перед её внутренним взором одна за другой проносились битвы, кровавые сечи – русские войска бились с находниками, враги менялись, в отличие от защитников Руси, хотя, конечно, и их доспехи с оружием не оставались неизменными. Соня видела белую равнину Чудского озера, какие-то другие поля, дымящиеся от крови, заваленные мёртвыми телами так густо, что не видно было травы; а потом всё вдруг исчезло, и перед ними появился тот самый старый воин в тёмном доспехе. Сейчас он стоял, опершись на ствол могучего дуба, на вершине какого-то холма, и за спиной в утренней дымке раскинулась зелёная радостная страна: Соня успела даже разглядеть какой-то городок на самом краю густого леса.