– Что вы сделали? – спросил он.

Выражение ее лица не изменилось.

– Умный политик работает с теми средствами, которые у него есть, – только и ответила она.

Генрих помнил, что она сказала ему во время их последней, весьма долгой беседы в Пернштейне.

– И король Фердинанд, и эрцгерцог Максимилиан Австрийский – они оба затевают войну, в которой вы заинтересованы ибо благодаря ей осуществятся ваши планы.

– Появится царь на тысячу лет, – задумчиво произнесла она.

– Вы натравили короля и эрцгерцога на кардинала.

– Австрийский эрцгерцог и король Богемии хотят войны. Фердинанд полагает, что только кровь и огонь могут ускорить Контрреформацию, и, кроме того, все еще чувствует стыд за то, что знать Богемии согласилась на его назначение лишь потому, что считала его тупицей. Максимилианом руководят горячие головы в Тевтонском ордене, магистром которого он является, а также все еще не дающее ему покоя поражение нанесенное Сигизмундом Ваза во время борьбы за польскую корону. Нет более могучей силы, чем два неудачника, которые объединились, чтобы отомстить за свой позор всему миру.

– Вы только должны уговорить императора сидеть спокойно и не вступаться за своего друга Хлесля.

Она посмотрела на хищную птицу, которая слетела с дерева и, описывая всебольшие круги, поднялась в небо. Тишину взорвал крик, прозвучавший так, как будто безжалостный клюв уже разорвал свою добычу.

– Диана, вы говорили, что Александра Хлесль будет принадлежать мне!

– Я и не утверждала, что изменила свои планы относительно этой особы.

– Но ведь она нам больше не нужна.

– Она – мой подарок вам.

– Вы же знаете, что для меня подарок не значит ничего в сравнении с его дарительницей.

– А вам следовало бы знать, что самый надежный путь к сердцу женщины лежит через подарки.

Генрих хотел было возразить ей, но передумал. Странные чувства обуревали его, заставляя кипеть кровь. С первого момента Генриха раздражало безразличие Дианы к жизни Александры и одновременно радовала перспектива владеть дочерью Хлесля и делать с ней все то, о чем он рассказал раненому Киприану перед последним выстрелом. Он знал: если бы Диана потребовала отказаться от Александры Хлесль, то одна половина его существа почувствовала бы облегчение, а другая погибла бы от слепого бешенства.

– Вы хотите, чтобы я привел к вам Александру в качестве жертвы? Скажите только одно слово, и…

Она пожала плечами. Ее взгляд бесцеремонно скользнув к его промежности.

– Вам бы понравилась такая перспектива?

Не в силах больше сдерживаться, Генрих схватил ее за руку.

– Присоединяйтесь ко мне, – выпалил он, – Пожалуйста! Я подготовлю все. Я… вспомните о Праге… я… присоединяйтесь… – Голос его сорвался, и он умолк.

Она забрала у него свою руку и окинула его внимательным взглядом. Он пристально смотрел в ее рысьи глаза и на тени, просвечивающиеся под слоем косметики и бывшие одной из ее загадок. Когда она провела пальцем по его губам, он открыл рот и стал сосать палец. Она неторопливо вытянула палец из его рта, позволила ему пропутешествовать дальше, вниз по горлу, по шнуровке его камзола, по широкому кружевному воротнику и к ране у него на плече. Прежде чем палец добрался до нее, она убрала руку и ответила на его взгляд. Генрих судорожно мигнул, увидев, как она прижала палец, который он сосал, к собственным губам и облизала его по всей длине. Ее глаза оставались неподвижными, а утолки рта поднимались в насмешливой улыбке.

– Диана… – прошептал он. – Пожалуйста…

– Этот день придет, – ответила она и направилась к главному зданию.

Он вошел в конюшню, шатаясь, как пьяный, и не сразу заметил стройную фигуру, которая стояла в колонне из солнечного света и танцующих пылинок и напевала. Это была Изольда. Диана с некоторого времени стала позволять ей бродить по замку. Генрих истолковал это как проверку его благонадежности и старался избегать встречи с девушкой каждый раз, когда задерживался в Пернштейне. Теперь же он таращился на Изольду покрасневшими от напряжения глазами. Она улыбнулась ему своей солнечной, бессмысленной улыбкой. Будто со стороны, он увидел, как его руки вцепились в воротник смешной готической одежды и разорвали платье по всей длине. Он почувствовал нежное тело, когда прижал ее к стене и рванул вниз нижнюю юбку. Он ощутил упругость груди, которую жестоко сжал, и мягкость ее лона, в которое глубоко погрузил другую руку. Она закричала. Он схватил девушку за горло и попытался свободной рукой стянуть с себя брюки. Шпага его загремела. Он ее сейчас… он в нее сейчас…

Генрих остановился, тяжело дыша. Его руки были вытянуты, но расстояние между ними было слишком велико, чтобы он действительно мог коснуться Изольды. Она хлопала в ладоши и взволнованно показывала то на лошадей, то на него. Ее лепет, кажется, концентрировался вокруг одного непонятного слова. Девушка весело хихикала и подпрыгивала подобно тому, как пляшет радующийся солнцу ребенок.

Внезапно он понял, какое слово она выкрикивала: Ланселот. Он был для нее Ланселотом. Она видела, как он прибыл в Пернштейн со своим маленьким вооруженным отрядом и добычей, захваченной в результате битвы, и приняла его за вернувшегося домой рыцаря, сказаниями о подвигах которого был полон ее бедный мозг. Он для нее Ланселот… У него не было необходимости насиловать ее, так как она сделала бы все, что только пришло бы ему в голову, по той простой причине, что для невежественной невинности, которая была дана ей вместо разума, не существовало никакого стыда. И даже если бы завтра он стал Гавейном, а послезавтра Эриком, ничего не изменилось бы – она отдалась бы ему с таким же веселым смехом. Изольда не узнавала его. Он не существовал для нее, разве только как фантастический персонаж непонятных легенд. С поразительной ясностью Генрих вдруг понял, что не будет удовлетворен, если обесчестит девушку и если даже ему удастся при этом убить ее, подвергнув тысяче мук. Потому что с ней он никогда бы не был самим собой. Для нее он был бы одним из рыцарей Круглого стола.

– Да, – услышал он собственный голос. – Я – Ланселот.

– М-м-м-м! – закричала Изольда и стала радостно скакать на месте. Затем она неуклюже раскланялась, но и это не обошлось без хихиканья.

Генрих резко поклонился, затем вывел лошадь из конюшни и принялся седлать ее, не ожидая прихода слуги. Наконец-то он четко понял, какими должны стать его последующие шаги. Ему нужно как можно скорее добраться до Праги.