Захира – никого. Я боялся за ее здоровье. За сердце, что слишком было переполнено любовью, чтобы выдержать еще и родовые муки. За легкие, которые дышали бы одной кровью, если бы кислое кобылье молоко от могучих дочерей покойного Черныша не убивало в них заразы. За нежность нашей любви, такой для всех очевидной и в то же время такой стыдливой, такой потаенной.

А Бахира тем временем расцветала как весна, тайным образом заключенная в ее имени. Тело ее в десять лет казалось уже девичьим: нет, скорее отроческим. Ибо то, что ей не дали – из-за моих опасений – священные блудницы, она с лихвой брала от моих юных учеников из Братства Чистоты: и их телесные упражнения, обращающие мышцы в струнные жилы, и краткие притчи, выворачивающие мир – или хотя бы наши мысли – наизнанку.

И при всем своем мальчишестве моя средняя дочка была хороша необычайно. Как говорят франзонские гальярды, рот ее был точно лук, нос – как стрела на его тетиве, глаза – два горных озера с глубокой чистой водой, щеки – яблоки, исцелованные солнцем. Вестфольдские скальды назвали бы ее стан гибким древом янтарных браслетов, светлую пену кудрей – одеянием слуг могучей Ран, богини моря, походку – прекраснейшей висой лучшего из них самих.

Бахира, едва удерживая равновесие, стояла на грани начала жизни, Захира – на грани ее конца.

И в этот год позвали меня мои старшие мастера. Сейфулла, изрядно одряхлевший, но еще бодрый, был среди них.

– Мы посылаем тебя, Арман Шпинель Фрайбуржец, на родину, – сказал он. – Не совсем туда, но навестить родителей тебе будет дозволено и даже рекомендовано.

Я кивнул:

– Что – же – я присягал. Однако понимает ли Братство, что здесь я оставляю неразвязанные узлы?

– Узлы подождут, пока ты не сумеешь разрубить их, – ответил другой мой Учитель.

– Разве не понимаешь ты, – примирительно добавил Сейфи, – что преходящая печаль твоей младшей супруги может быть для нее даже целительнее вечной радости?

– Тем более, что ты будешь отсутствовать недолго, – продолжил третий Учитель. – Мы посылаем тебя с визитом чести в Готию, а затем – с визитом вежливости к молодому королю Франзонии, который со скорбью глядит на уничижение венца готских царей.

– Какова будет моя задача там?

– Внешняя – очаровывать. То, что будет скрытым, батин , ты поймешь сам.

Разумеется, Скондия всегда имела свои интересы в Готии, а более того – в своем любимом вскормленнике Ортосе, который несколько лет назад был провозглашен королем, но пока еще не принимал короны, ибо это было чревато недюжинным испытанием – наподобие Суда Божия.

Итак, я попрощался с домашними, был облизан всеми малыми детишками, крепко обнял Турайю, Захире лишь осмелился с некоторой робостью пожать руки – она понимала в моих делах куда более меня самого, могу поклясться! Бахира показалась мне еще более невозмутимой, чем ее мать: такая юная, такая напряженно-тонкая! И вот что она мне сказала:

– Лелу Захира боится тебя не дождаться, дэди Арм. Но она дождется, я знаю. Мне о том сказали сестры.

Вот даже как? Это признание вошло в мою мысль далеко не сразу, а дойдя – почти ужаснуло. Да, безусловно, моя дочь ходит к Энунне – по крайней мере, за предсказаниями судьбы. И ходит не как обычная просительница.

С такими мыслями я отправился в Готию. Путь мой лежал через знакомые места, ибо в точности повторял наш с Хельмом и Грегором исход из Вробурга. Утверждать короля Рацибора в самой сильной из его крепостей мы шли большой каменной дорогой, прямой, точно клинок, а эта, ставшая почти провинциальной, вилась вьюном, расправляла кольца, как аркан любимой моей игры, тонула в переливчатой зеленой тени. Сияла светом нашей молодости.

Разумеется, я свиделся во Вробурге с батюшкой, который сильно сдал, однако по-прежнему вел почти все дела своего диоцеза и к тому же принимал наиболее рискованные исповеди членов королевской семьи, которые из-за одного этого навещали его в уютном крепостном уединении. Ибо Вробург, побывав попеременно молотом и наковальней, ключом и замочной скважиной, стал под его рукой небольшим городком из тех, где на улицах встретишь одних клириков, торговцев, менял и учеников всей этой братии. Мне было чуть его жаль, но я надеялся, что Орт сумеет вернуть ему былую славу.

Отец постарел, Зато матушка в ее семьдесят (или меньше? Или больше?) показалась мне только самую малость постаревшей – седые волосы лишь подчеркивали гладкую кожу лба и щек, яркость насмешливых глаз. Они оба грустили по моей молочной сестре и дочери, как я не так давно понял, маминой подруги и камеристки. Но, как родители поведали мне, Юханна с легкостью отвечала на их призывы, особенно если в них не содержалось никаких просьб.

Покинув милую пожилую чету, я направился прямиком к готской границе, заплатил немалую пошлину за сундуки с тканой и меховой начинкой, которые еле избежали таможенного досмотра (я не выставлял себя посланником, и верительными грамотами мне служили полновесные скондийские дирхамы) и воровского снятия злободневных фасонов.

А потом я как бы шел по стопам Олафа – так же, как и он, выполнял миссию, так же торил дорогу к чьей-то давней любви – или моей нынешней… Не знаю до сих пор.

В главный город преблагословенной Готии, Лутению, средоточие бывшей Государственной Бритвы, преждебывшей Супремы и нынешней Царственной Моды, мой обоз прибыл на третьи сутки полнейшего бездорожья и совершенно безбожной тряски, которая очень кстати выбивала пыль их моих нарядов и порох из меня самого. Я, впрочем, восседал на великолепном скондийском жеребце, таком же сухом, нервном и смугло-золотистом, как и я сам, но явно помоложе годами, и оттого пострадал незначительно. Разве что кудри слегка поразвились.