– Ха. Знать-то я знал, и преотлично, однако ради одной мертвой собаки не стоило будить всех спящих. И вообще мне долгонько не до того было. Знаешь, как это – когда тебя распаляют до цвета спелой вишни, а закалить по всем правилам, в воде или крови, не умеют? Это отпуск называется – а какой, к черту, отпуск, когда срочно пришлось восстанавливать кристаллическую решетку? Вот и попал я в переплет.

– Да уж, переплет у Армановой истории и вправду знатный, – заключил я. – Шагреневый.

Нет смысла описывать красоту, пышность и пестроцветность праздника, что начинал собой и венчал церемонию коронации. Разумеется, облачение, иначе – величание Ортоса Первого, Короля По Праву, происходило за кулисами, но результат, поражающий воображение, предстал перед нами воочию. Не буду описывать и его – нет мне в том ныне радости. Отмечу только, что королевские перчатки были из тончайшей кожи, втугую облегающей кисть, которую именуют лайкой. Такие же носили оба стильных посланника из Готии – как и я не так давно, оба они явились в качестве частных лиц. Молодой кавалер в длиннополом черном сюрту с белейшей манишкой , черных же панталонах и таких же сапогах из кожи такой тонкой, что она вполне годилась бы ему самому на перчатки, если бы последние не были изготовлены из совершенного абсолюта – ни складочки, ни морщинки. Разумеется, галстух был вздет под самые уши, а на умнейшие и язвительнейшие глаза падала небрежная челка. Его дама в шелковом батисте, подпоясанном под самой грудью, и в тюрбане наподобие мужского поверх крупно завитых черных кудрей смотрела весело и горделиво. Кавалер Бо Браммел и Дама Катарина Стейл, награжденные высшими готскими знаками отличия.

Как помню, во время королевского обхода знатных гостей дама слегка надерзила: в ответ на несколько вялое, хотя и в общем-то любезное замечание короля спросила его:

– Вы так придирчивы… Какая женщина могла бы понравиться вам больше всех прочих?

– Та, которая родила больше всего детей, – ответил он, нимало не стесняясь. Я понял, что думал он о тех скондийских матронах, рядом с коими прошло его детство, – а вовсе не о жене или возлюбленной.

И еще одна малая группа выделялась на фоне толпы – из-за того, что куда бы не направились эти трое, где бы ни стали и на что бы ни сели, вокруг них образовывалось некоторое свободное пространство, довольно заметное. Что их, между прочим, отнюдь не обескураживало.

Все они, с головы до кончиков пальцев, были одеты в неяркое буро-красное: ткань весьма дорогая, покрой самый незатейливый – камзол и бриджи с чулками у главы семейства, юбка и долгополый казакин у его оберегаемых. Украшений почти нет: серебряная нагрудная цепь у мужчины, тонкие золотые браслеты у женщин. Но держатся, как я подумал, на редкость благопристойно. Мужчина, высокий и широкий в плечах, светлый волосом и взглядом: типичный вестфольдец. Русоволосая, статная его жена. Молодая девушка ростом почти со своего старшего: о том, что она не замужем, свидетельствует только головной убор – своеобразный венчик, не покрывающий волос. Свояченица? Неясно. Волосы темные и распущены по плечам, темны и соболиные брови, и глаза, и ресницы. Изящна, быстра и гибка в движениях, смела в повадке и держится с неким особым достоинством: будто не то что боится, но ждет покушения на это свое достоинство и готова немедля отразить. Общее впечатление силы . Это, как и наш король Орт, одновременно и своя, и чужеземка, отчего-то решил я.

– Кто эти дворяне? – спросил я, отловив одного из распорядителей.

– Новопожалованный барон и его семейство, – ответил он едва ли не сквозь зубы. – Вестфольдские наследные господа. Господин из Вестфольда, молодая госпожа из Вестфольда…

Тут его то ли прервали, поманив издали, то ли он сам счел за благо прерваться.

Странное титулование, размышлял я на протяжении всего празднества вплоть до его конца, и непонятные люди. Хоть и дворяне, однако скорей горожане повадкой, да и глядят на них соответственно.

Тут прервали и меня – наш пажик Фрейр пробежал через самую предотъездную суматоху и только сказал:

– Его Величество. Зовут.

Настало то, о чем я предупредил его, подумал я. Расплата за мою помощь.

Тут я оказался прав, но, как оказалось, немало ошибся насчет очертаний грядущей беды.

Возле ложа собрались все совиновники: Торригаль, Стелламарис, я. Но отчего-то не придворный врач.

У короля, как я сразу догадался, развилась так называемая молниеносная лихорадка, которая свалила его точно обухом по голове – без сознания, с жаром, который почти уподобился жару от клинка, которым его испытывали. Кое-как и еще до меня его раздели, стянули злополучные перчатки, и теперь я отчетливо видел ожоги: такие же, как вначале, и даже хуже видом.

Это вполне объясняло отсутствие медиков.

– Поили чем? – спросил я в пространство между стальными супругами.

– Нет. Зеленым вином подмышками протерли и кое-где еще, – ответила Стелламарис. – Чтобы жар сбить.

– За мейсти Эстрельей я уже послал, – пискнул из-за моей спины паж. – Если они не уехали в своей повозке, то беспеременно придет. Местные гренадеры в курсе, я велел мигом пропустить.

Юный хам был в своей роли и наслаждался ею.

Тут, ни слова сказать, как говорят в народе, растворилась дверь, и вошла – нет, ринулась в проем – та самая девица: в прежнем красно-буром, только еще с ковровой сумкой через плечо. Сбросила поклажу на пол и тотчас наклонилась на поверженным Ортом, щупая пульс. А руки у нее еще красивее лица, подумал я. Крупные, с длинными холеными пальцами, безупречных очертаний, они и двигались с таким же отточенным совершенством.

– Фебрис? – осведомился я, отчасти желая проверить новоявленную лекарку на самозванство.

– Нет. При заразительных перемежающихся лихорадках пульс совсем иного характера – или характеров. Это от душевного напряжения. Сплошные голые нервы. Слишком много в себе его величество схоронить захотел.

– Почем ты знаешь?

– Читаю по биению крови. Хороший лекарь должен различать не менее ста видов пульса в не менее чем десяти местах, – мимоходом доложила юная дева.

– Значит, ты мнишь себя хорошим?