Еще один заход, и можно разогревать ужин, сообщил муж, выскочив из сауны в махровом полотенце на чреслах и в капельках пота по всему телу. Жена привычно оглядела родную фигуру: он был хорош. Она любила на него смотреть. Следом, улыбаясь, вышла разомлевшая, как будто слегка хмельная женщина: ну температура у вас, потрясающе! – Да, сегодня банька фантастическая, подтвердил муж. А он там не пережарится, спросила жена о приятеле мужа, чтобы что-нибудь спросить. Да я никак не могу заставить его выйти, все так же улыбаясь, мелодично проговорила, как пропела, женщина.

Спустя четверть часа все пятеро, словно голодные, накинулись на ужин. Они и были голодны. Пиво и сауна разыграли им аппетит, как по нотам, если можно так сказать. Хозяйка, утолившая голод скорее других, посмеиваясь, глядела, как сметается со стола нехитрая закусь. Ты что смотришь, спросил муж, поймав ее взгляд. Я довольна, отвечала она.

Они так и ужинали, в повязках из полотенец. У мужчин – ниже живота, у женщины – выше груди. Надутый изнутри живот гостя вывалился наружу. Он почесывал его одной лапой, другой поднимал рюмку водки и говорил тост: за этот дом, за вас и за нас. Мохнатые глаза его ласково поблескивали, он терся о женщину голым плечом, опрокидывал рюмку, наносил на вилку соленого груздя, отправлял в рот и удовлетворенно крякал. На него приятно было смотреть, свой в доску. Женщина, размягченная, раскрасневшая ся, уютная, красивая, с выбивающимися из-под косынки крупными кольцами русых волос, коротко взглядывала на него, гладила рукой его широкие плечи и коротко же прижималась к нему. Видно было, как физическая близость друг к другу волновала их, и оба не могли удержаться от касаний. Паренек, с пробивающейся черной щеточкой усов над четко очерченным юным ртом, сидел отдельно, смирно, почти не поднимая глаз. Хозяйка догадалась, как смущает его и забирает телесность распаренной пары, и подкладывала ему еды, чтобы не перебрал со спиртным, поди потом, объясняйся с матерью. А вот скажите , протянул гость вальяжно типа риторического вопроса, вот в чем метафизический смысл баньки? Ну и в чем, небрежно поинтересовался хозяин. В чистоте, полуутвердительно-полувопросительно сказала хозяйка. Гостья, все так же нежась, ковыряла вилкой у себя в тарелке. Метафизический смысл баньки, таинственно поднял друг дома палец вверх, в том, чтобы раскрыться, распахнуться навстречу всему-всему на свете, объявить, вот он я, и я не таю никакой угрозы, никакой подлянки, я часть ваша, я с добром к вам, а капли, которые скатываются с меня повсюду, как слезы, и есть мои слезы, я плачу всем собой, потому что открыт и не боюсь ни обиды, ни ножа, ни позора. В прошлом он был то ли военным, то ли еще кем, но только не поэтом, и хозяйка в который раз подумала об изменчивости жизни.

Женщина слушала и смотрела на него со счастьем, а когда он кончил, положила белую пухлую руку на его обнаженную грудь и застыла в такой позе на несколько секунд, и он застыл, а мальчишка вдруг подавился рыбой, и хозяйка стала небольно бить его ладошкой по спине, спрашивая: не кость, не кость, нет?

Поры открываются, пот выходит, и ощущение, что дышишь не через легкие, а через кожу, вот тебе и весь секрет, сказал муж, отодвигая пустую тарелку. Женщина засмеялась и помотала головой, так, чтобы стало понятно, что она не приняла эту версию, хоть и более достоверную, но менее увлекательную, предпочтя поэзию истине.

Про телесный пот не так интересно, как про телесные слезы, поддержала друга и его подругу жена. Муж поднял руки: сдаюсь . Но через секунду добавил: а все равно жена да убоится мужа своего, иными словами, должно поддакивать мужу, а не другу, или своему другу, а не чужому мужу, что и было неназойливо продемонстрировано только что в качестве образца. Филолог по образованию, муж выражался время от времени филологически. Все засмеялись, включая паренька.

Им было хорошо впятером. Может, и правда, банька производит что-то метафизическое, где ни обиды, ни ножа, ни позора.

После водки выпили бутылку вина. Сидели на крыльце, прямо на ступеньках, пели: там вдали за рекой загорались огни, в небе ясном заря догорала, сотня юных бойцов из буденновских войск на разведку в поля поскакала. Местный мальчик не ушел домой, а сидел со всеми, ему явно нравилось, что он во взрослой компании и сам как будто взрослый. Он не знал слов песни и слушал, как поют другие, и внезапно протяжно, в несколько приемов, со всхлипом, втянул в себя воздух, как это делают младенцы или собаки, когда им отчего-то не хватает воздуха. Что ты, Коля, прервав песню, тихо спросила хозяйка. Мальчик сидел на нижней ступеньке. Он не ответил, наклонился, взял упавшую старую ветку, лежавшую возле крылечка, зачем-то сломал, отбросил обломки, встал, сказал: зовите, если что, и пошел к калитке, время от времени поворачиваясь и идя спиной вперед, как будто хотел продлить время, на какое в зрачке сохранялась чужая и в целом непонятная картинка из чужой и в целом непонятной жизни на четыре персоны. Уже у самой калитки крикнул: спасибо! И ушел по улице в горку.

Интересно, как сложится его судьба , вдруг подумала хозяйка. Симпатяга , сказала гостья. Рукастый парень, здорово помог, сказал хозяин. А я не рукастый, не помог, ревниво спросил гость. Ты вне сравнений, откликнулась хозяйка.

Воздух похолодел. Они вернулись в дом и пили чай с тортом. Но изменение компании как-то изменило компанию. Они были еще прежние и уже нет. Женщина переоделась в свое нарядное платье, на ногах у нее очутились туфли на очень высоком каблуке, и походка оказалась другая, тверже. Я не испорчу вам пол, ничего, спрашивала она. Ничего-ничего, любезно отвечала хозяйка. Но когда женщина застучала каблучками, собака, до того дремавшая, неожиданно вскинулась и свирепо зарычала. Женщина не испугалась, а строго, железным голосом приказала: место . И пес, вольный, никого не слушавший, кроме хозяина, даже к хозяйке лишь снисходивший, присел, попятился и завилял хвостом искательно. Хозяйке сделалось неприятно. Не оттого, что зарычал, а что так быстро присел. Друг полуобнял подругу и уложил свою голову в выемку ее груди. А вот мое место, сказал он, и все опять засмеялись, как давеча, когда им было так хорошо друг с другом.

Пора было расставаться. Что-то окончательно переменилось.

Автомобильчик, потерявший в темноте свой цвет, заурчал, включил два ослепительных глаза, выехал с участка и тотчас исчез из виду.

Укладываясь спать, жена с сожалением подумала, что всю жизнь за одним мужем, и никакой тебе свежести чувств, и так уж будет до конца. И тут же, испуганно прикусив губу, попросила невесть кого: пусть так до конца. Вслух же полюбопытствовала: тебе понравилась его новая любовь? Ммм, промычал муж утвердительно. И мне, согласилась жена, а кто она и где взял, не знаешь? Знаю, ответил муж, он влез в мебельный бизнес, а она из таможни, идет скандальный процесс, в процессе и встретились. Но там же таможня против мебельщиков, проявила осведомленность жена, включавшая по вечерам ящик. Я и говорю, повторил муж, что они встретились в процессе следствия, она против него, она, между прочим, подполковник таможенной службы. У него ведь тоже, кажется, был чин, попыталась вспомнить обомлевшая жена. А как же, подполковник КГБ, пробормотал муж. Действующий , спросила жена. Они всегда действующие, отвечал, уже засыпая, муж.

Альцгеймер, возвращаясь из публичного места, где люди добровольно и даже радостно приняли как должное то, что их можно тусовать в виде карт, сел в свою иномарку и увидел через стекло Тарабрину, сидевшую в своей иномарке, классом повыше. Гораздо повыше. Альцгеймер заметил Тарабрину еще среди публики, но причин сближаться не было, и тогда он лишь кивнул приветливо, а она кивнула в ответ, худая дылда с прямой спиной, маленькой змеиной головкой, всегда задранной вверх, и плавными движениями рук, какими вроде бы помавала, отчего от нее веяло хладнокровным высокомерием. Сейчас оба опустили стекла и стали переговариваться. Тарабрина сказала, что ждет мальчишку-сценариста, который попросил посмотреть его сценарий сериала и весь вечер увивался вокруг, да вдруг куда-то пропал, и она в раздумье, ехать или еще постоять, пока явится. Она произнесла это без досады и нетерпения, а свысока и с прохладцей по обыкновению, и Альцгеймер в который раз с завистью подумал, что у новых поколений есть эта замечательная манера жить и держаться спокойно, без надрыва и суеты, какая была свойственна его поколению и, собственно, отравляла жизнь.