Перед началом учебного года Аня ходила с папой на футбол. Играли на стадионе, где зимой заливают каток. Очень ей понравилось болеть, кричать вместе со всеми «судью на мыло!» Сын ее новой учительницы музыки Виктории Александровны футболист, он не учился в музыкальной школе, а ее муж возглавляет местное спортивное руководство. Для Ани это никак не сочетается с французскими словечками Виктории Александровны, ее изысканной одеждой и полным равнодушием к спорту. Как же она вышла за него замуж? После революции ее родители эмигрировали из России, и в детстве она жила в Шанхае, где девчонкой бегала на концерты приезжих русских пианистов. Непонятно, как она очутилась в Гиперборейске. Эта учительница нравилась ей больше предыдущих. Она пыталась освободить Анину правую руку, неправильно поставленную Софьей Израилевной, а то, если много заниматься, можно переиграть руку.

Осенью Аня ходила гулять к Машиному дому, и, пока было тепло, они с ребятами совершали вылазки, в которых Ане до сих пор не приходилось принимать участия. Например, они перелезли вечером через забор на пришкольный участок и попробовали какой-то невкусный овощ. В другой раз, забравшись по пожарной лестнице, бегали по крыше ДК калийщиков, что оказалось совсем не так страшно, как можно было подумать. Забрались на чердак, где было темно, тепло и тихо, рассказывали страшные истории про покойников. «Отдавай мое сердце!..Отдай мой палец!» На уроке биологии в классе учительница сказала, что хотела принести показать им кольраби, но кто-то забрался на школьный участок и стащил его. Было стыдно сознавать, что Аня участвовала в этом разбойничьем набеге, но не очень – было и бесшабашное чувство удовлетворения собственной удалью, пренебрежения опасностью, своевольной свободы. Поэтому, когда Свистунов предложил ей снова полезть на крышу, она охотно согласилась. В прошлый раз по крыше носилась большая компания разновозрастной ребятни, а сегодня Свистунов позвал только ее, Нинку из своего дома и своего дружка Витьку на год старше их. В этот раз было не так интересно, под шагами четырех пар ног кровля не грохотала так впечатляюще. Вот они на чердаке. Аня все еще что-то говорила и смеялась, но остальные молчали. Она замолчала тоже. В почти полной темноте Аня видела сидящих на балке Витьку и Нинку. Она стояла, прижавшись спиной к стене, а перед ней стоял Свистунов, слегка касаясь спиной ее плеча. Было приятно ощущать его рядом, ведь он ей раньше нравился, приятно чувствовать кожей фланель нового платья с желудями, которое она сегодня первый раз надела. Нарушил тишину голос Свистунова: «Анька! Даешь? Нинка! Даете?» Аня молчала, она не понимала его, не знала, что надо говорить. Молчали Нинка с Витькой. Аня была спокойна, но возникло такое чувство, как будто она приблизилась к чему-то опасному. «Ладно, пошли», – хрипло сказал Свистунов. Спрыгнув на землю с пожарной лестницы, Аня сразу побежала домой. На этом ее вылазки с ребятами с Машиного двора прекратились.

В октябре прошел XXII съезд, где приняли третью программу партии, во всеуслышание осудили культ личности Сталина. Папа воодушевлен. Он теперь всем рассказывал, что дедушка сидел и был реабилитирован, и гордился этим. Мама рассказала про случай в кино времен ее молодости: однажды, когда перед фильмом показывали кинохронику, на экране появилась фигура Сталина, и весь зал встал. А мама не встала, почему-то не захотелось. Ее пожилой сосед наклонился к ней и тихо сказал: «Сочувствую, но не советую». А папа рассказал свой случай в кино. Какой-то человек сзади сказал ему: «Гражданин, снимите шляпу», а когда папа снял – «Нет, лучше наденьте». Тогда у папы была роскошная шевелюра (Аня в него пошла волосами), – а теперь она изрядно поредела и поседела.

Аня решила не афишировать дедушкин арест. Зачем? Это никого не касается. А вот о том, как папа воевал, рассказала на уроке истории, когда они взятие Варшавы проходили. Папа командовал ротой 2-й Гвардейской танковой армии генерала Богданова 1-го Белорусского фронта и рассказывал ей про трехдневную артподготовку с Сандомирского плацдарма, про само наступление. У папы сохранилась фотография Богданова, и Аня принесла ее в класс. Ребята очень внимательно слушали. Папа рассказывал, у них на фронте один шутник, бывало, скажет какую-нибудь глупость и добавляет: «Как сказал бы бывший Лев Давидович Троцкий». А потом вдруг их политрука вызывают: говорят, у вас там кто-то постоянно Троцкого цитирует. Еле спас его политрук от ареста, объяснил дураку, что надо быть поосторожнее с шутками. Об этом Аня, естественно, не рассказала.

К ним в класс приходил директор калийного комбината, который был делегатом XXII съезда, рассказывал о новой партийной программе, и они приняли его в почетные пионеры. Аня, встав на цыпочки, повязала ему галстук. В программе говорилось о мирном сосуществовании государств с различным общественным строем, о ликвидации всевластия монополий и гнета финансовой олигархии, о том, что главная цель – обеспечение мирных условий для построения коммунистического общества в СССР и избавление человечества от мировой термоядерной войны.

А чтобы построить коммунизм, сначала нужно было создать материально-техническую базу, чтобы обеспечить изобилие материальных и культурных благ для всего населения. Это было понятно. А потом государственная и кооперативно-колхозная собственности сольются в единую общенародную форму собственности, исчезнут различия между классами, между городом и деревней, между умственным и физическим трудом. Вот это уже труднее было себе представить. А еще труднее было понять, как можно будет перейти от социалистического принципа распределения – от каждого по способностям, каждому по труду – к распределению каждому по потребностям. А если у некоторых потребности такие, как у старухи из пушкинской сказки? Не останутся ли тогда все у разбитого корыта?

Но это все в будущем, правда, недалеком: Хрущев обещал, что через двадцать лет нынешнее поколение будет жить при коммунизме. А пока они учили в школе «Моральный кодекс строителя коммунизма». Там тоже были очевидные вещи – любовь к Родине, коллективизм и товарищеская взаимопомощь, каждый за всех, все за одного, человек человеку друг, товарищ и брат, честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни, взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей. Дружба народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни и к врагам коммунизма, братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами. Непримиримость к несправедливости, тунеядству, карьеризму, стяжательству, к нарушениям общественных интересов: кто не работает, тот не ест. Но дословно все двенадцать пунктов многим было трудно запомнить, а Александра Евлампиевна на уроках истории снова и снова вызывала нерадивых учеников, подсказывая им текст.

Вышел в прокат фильм «Гиперборейск – город химии». Его показывали в кинотеатрах перед началом сеанса вместо кинохроники. Аню стали узнавать на улице. «Это не южный город. Даже уральцы считают его северным», – говорил диктор, пока камера скользила вдоль рядов деревьев на улице Пятилетки и на проспекте Ленина. Город был вполне фотогеничен. Папа сказал, что, оказывается, когда-то Каганович посетил Гиперборейск. Его провезли ранним летним утром по чистым безлюдным улицам, после чего он назвал город «уральским Парижем». Из всего снятого в музее остались только проходы по музею с Коноваловым и эпизод, где Аня шепчет что-то третьекласснику. Многочисленные кадры с курносыми почему-то в фильм не вошли.