— Я бы хотела, Леонид Михайлович, вашу книжку в подарок, — ослепляет меня своей улыбкой Иветта Альбертовна.

— Конечно, конечно!

Сказать, что мне не льстит ее просьба, будет откровенной ложью. Но тот экземпляр, что был со мной, уже подарен Паше, а остальные в багажнике моего корыта.

— На Сретенском бульваре? — вопрошает Иветта Альбертовна в ответ на мое сообщение, где машина. — Это же два шага. Ведите.

Но мы не расстаемся и на Сретенском бульваре. Как отправишь, подарив свою книгу поклоннице, потом ее на метро? Мы грузимся в мое корыто втроем, причем неожиданно проснувшаяся в Косте галантность заставляет его уступить переднее сиденье даме, в результате чего всю дорогу до дома Иветты Альбертовны я вынужден вести с нею беседу. Что, к собственному удивлению, меня не затрудняет, а скорее доставляет удовольствие.

Иветта Альберовна живет в Северном Чертанове. Не рядом с моим Ясенево, но и не другой край Москвы, крюк, но не бог весть какой, тем более по вечернему времени. Около ее подъезда темнота, и я отправляюсь проводить Иветту Альбертовну до двери.

— Еще раз благодарю вас, Леонид Михайлович, за чудесный вечер, за книгу, — принимается прощаться Иветта Альбертовна, отворив дверь и становясь на пороге в проеме.

— Это вы мне позвольте поблагодарить вас за ваш интерес к моим стишатам, — ритуально расшаркиваюсь я в ответ и вдруг, неожиданно сам для себя, беру ее руку в свои, наклоняюсь и целую запястье. — Мне было приятно, что вы сидели в зале.

И что заставляет меня целовать ей руку и добавлять фразу с ключевым словом «приятно»? Это уже не имеет никакого отношения к ритуалу.

— Что-то ты телишься, — только я оказываюсь в машине, говорит Костя, перебравшийся, пока я провожал Иветту Альбертовну, на переднее сиденье. — Девушка, по-моему, готова к твоим объятиям.

— Не факт, — устраиваясь на сиденье, отзываюсь я, словно лишь неуверенность в ее готовности и удерживает меня от того, чтобы заключить ее в свои объятия.

— Включим, может, радио? — предлагает мне Костя.

Я тыкаю в красную кнопку на панели приемника. Радио у меня настроено, естественно, на «Эхо Москвы» — какую еще станцию может слушать человек нашего круга? Раньше было слушали всякие, а теперь осталась одна.

И сразу мы, только в динамике возникает голос диктора, просвещаемся: сегодня в Центральной клинической больнице, иначе, в Кремлевке, в пятнадцать часов сорок пять минут скончался первый президент России Борис Николаевич Ельцин.

— Ты слышал?! — восклицает Костя — словно я мог не слышать прозвучавшего сообщения.

— Слышал, — отзываюсь я.

— Нет, а почему столь вяло?! — так же восклицанием вопрошает Костя. — Это же Ельцин, не кто-то!

— И что я теперь должен? — спрашиваю я.

— Ну как, — Костя потерян. Он явно ожидал от меня реакции, если и не столь бурной, как у него, то хотя бы похожей. — Тебя что, не трогает это известие?

— Не больше, чем всякое другое такое о незнакомом человеке, — говорю я.

— Ну ты, ну ты! — Костя возмущен. — Вы тут совсем забыли, что он сделал для России!

— Вот лучше бы он ничего для нее не делал. — Я веду машину и намеренно не позволяю себе Костиных эмоций, я должен быть спокоен, уравновешен. — А ты, если бы здесь остался, уже был бы не рядом со мной, а там, где не разговаривают.

Костя затыкается. Я, конечно, применил болевой прием, но уж так человек устроен: не почувствовав боли сам, не понимает чужой.

— Что, телефон у нее по-прежнему не отвечает? — спрашивает он потом.

Я взглядываю на него. Ах, Костя, милый мой. Пробрало.

— Нет, — говорю я, вновь устремляя взгляд на дорогу, — не отвечает.

Евдокия объявляется назавтра утром, и довольно рано. Мы с Костей еще спим, и я вылетаю к телефону на звонок из постели.

— Ты еще дрыхнешь?! — слышу я в трубке исполненный энергии голос Евдокии. — Как можно, когда ты мне так нужен!

В этом ее исполненном энергии голосе ни тени вины за вчерашнее, напротив: это я виноват, смею спать, когда нужен.

— Ты почему вчера не пришла? — встречно спрашиваю я.

— Не получилось, — коротко, как о чем-то несущественном, отвечает она.

— А что у тебя было с телефоном?

— Что такое у меня было с телефоном? — подобием эха отзывается Евдокия.

Вертел ревности просаживает мне кишки, желудок, селезенку, пищевод с трахеями, вылезая из гортани, и электрический жар гриля тотчас начинает поджаривать поросеночка.

— Он у тебя был отключен.

— Ну да, я его отключила, — с охотой подтверждает Евдокия.

— Что у тебя произошло, что ты не пришла и еще отключила телефон?