Палач согласно кивнул и принялся заботливо кормить подопечного:

– Кушай, дружок. Бобы, они, знаешь ли, весьма полезны как для скорейшего насыщения, так и для поддержания сил... И вообще, растительная пища умеряет кровожадность.

Будь у Исила еще дней этак двадцать для проведения чистого эксперимента, возможно, бобовая диета и сказалась бы на нраве Мясника. Хотя… Сумасшедший людоед – это одна статья, а вот людоед, деловито приторговывавший останками жертв – совсем другая. Бру, может, и рад был бы прикинуться безумцем и тем избежать пытки, однако под волшебными руками Исила долго притворяться не получилось. Пара часов – и разум становится ясен и тверд, как алмаз. Вот только память подводит. Хотя Мясник же не заботливый пастух, который по именам знает всех овечек в своем стаде. Бру резал, разделывал и вкушал людей, не спрашивая даже, были ли они гражданами счастливой земли Калитар или же заезжими варварами, а то и вовсе чьим-то двуногим имуществом.

Ланс только глаза таращил и поражался человеческой живучести. Ведь Бру этот едва дышит, руки-ноги его не слушаются, суставы растянуты, и жить ему осталось меньше суток, а жрет так, словно собрался до глубокой старости дотянуть. Исил же едва успевал подносить ложку ко рту Мясника и вовремя отдергивать, когда тот жадно смыкал челюсти.

– Тебя послушать, так, грызи он морковку, не польстился бы на человечинку? – съязвила Кат.

– Ну, будет вам, будет! – призвала распалившихся палачей к порядку Лив: - Писец, зайдешь, когда я закончу обход. И свитки свои прихвати.

Писец Гар, возрожденный ныне почтмейстером, ответил злобным взглядом, но покорно кивнул. Тут Лив хозяйкой была, ничего не попишешь. Сказала: «Топайте дальше, у меня дело еще есть», значит – делай и не рассуждай.

И дальше раздавать обед заключенным они с Эвитом пошли вдвоем. И, конечно же, Ланс встретил и узнал во всех калитарских злодеях нынешних эспитцев. Впрочем, они тоже признали мурранского гостя. Хотя до возникновения республики Мурран оставалось еще три тысячи лет. Забавно, да?

Кто-то отворачивался, увидев перед собой перекошенную физиономию Ланса, кто-то радовался, не скрывая злорадства или же, напротив, облегчения. Невесло было только самому Лэйгину. Выходило, что он научился языку Калитара, чтобы читать о преступлениях эспитцев – странных и жутких, жестоких и корыстных. Некоторые из которых цивилизованному человеку даже представить себе сложно. Госпожа Матэи, скажем, выстроила коммерцию на умерщвлении ненужных родителям младенчиков, ублюдков внебрачных или же просто лишних ртов в семье. Кого подушкой придушить, кого застудить, а кому, особо живучему, алебастра в молоко подмешать. Дама, разумеется, полагала себя невиновной и оболганной неблагодарными клиентами.

– Я, по крайней мере, старалась без мучений обойтись. Это ж не в лес волкам и бродячим собакам на съедение относить, верно?

– Ты, стервь, не юли, ты убыток казне причиняла, - фыркнул Эвит. – Скажешь, нет?

– Не каждый желает участи государственного раба для кровинушки своей, - огрызнулась преступница, но больше с речами в свою защиту выступать не стала.

Ланс Лэйгин, хоть ученых степеней не имел, но университет окончил, а потому совершенно не удивился причудам калитарского закона. Как и во всех прочих античных царствах, в Калитаре младенец-подкидыш, если не было доказано, что он рожден от свободных родителей, становился рабом. Практично и прибыльно. Зачем же разбрасываться имуществом? Поэтому промысел детоубийцы толковался, как весьма тяжкое преступление против государства, наравне с фальшивомонетничеством.

Впрочем, среди эспитцев сыскался и мошенник, промышлявший подделкой монет.

И всех их ждала казнь-жертвоприношение во славу морских и подземных– вечных и подлинных хозяев недр и пучин, не имеющих по традиции ни облика, ни пола. Умиротворить чудовищ могла только человеческая кровь и то лишь в дни Летнего Фестиваля, когда морские и подземныесклонны внимать мольбам смертных.

И странное дело, Ланса грядущее действо ничуть не смутило и не ужаснуло жестокостью подробностей. Будто с каждой следующей минутой пребывания в темнице блестящий выпускник Саломийского университета отступал в тень, давая место калитарскому стражнику-новичку, чье образование заключалось лишь в знании грамоты.

Раздвоение личности, как известно, явление неприятное и определяется медицинской наукой как серьезное душевное расстройство. Но никакого раздвоения Ланс не чувствовал вовсе. Скорее это напоминало участие в хорошо выученной когда-то и не единожды сыгранной пьесе. Позабытые слова сами всплывали в памяти. Чудеса!

Вот бы еще увидеть не только калитарскую тюрьму, но и город, который за её стенами. Бесценным даром перемещения во времени и пространстве следовало воспользоваться, невзирая ни на что. Понятно же, что никто не поверит, если рассказать, но так хочется пройтись по древним улицам, зайти в храмы и просто заглянуть в глаза живых калитарцев.

– А можно я в город схожу? – весьма осторожно спросил Ланс, словно заранее подозревал, насколько неуместен вопрос.

– У тебя в одно ухо влетело, а в другое вылетело, парень? Забыл, что мы заперты снаружи. И до окончания праздника никто отсюда не выйдет, - раздраженно напомнил Эвит, а потом вдруг вспомнил, с кем говорит, и сменил гнев на милость: - У мертвых принято лежать в своих могилках смирнехонько и живых не беспокоить. Бабочки до срока из куколок носа не кажут. Так-то вот.

И верно! Мертвые не встают из своих могил, но душа рождается вновь, переждав положенный срок во тьме безвременья. Эвит же, дорвавшись до свободных ушей, болтал и болтал без умолку, открывая гостю из будущего маленькие тайны давным-давно сгинувшего мироустройства.